Андрей прервался и посмотрел на меня.
– Что Солженицын?
– Солженицын, говорю, эту особенность в «Архипелаге ГУЛАГе» отмечает. Он там пишет, что чекистов как будто по фамилиям на работу брали, и приводит немало имен. Помню следователя Скорохватова... Так вот я – Безродин, то есть потомственный экзистенциалист и самобытный мыслитель!
– Хорошо, ну а кто тогда выходит Ломоносов? Чемпион по боксу? Или Грибоедов?
Андрей начал что-то плести про дом Грибоедова и про то, как там славно кормились советские литераторы.
– А ведь и я, кстати, тоже собственную фамилию в псевдоним превратил! – сообразил я вдруг. — Из Черного сделался Шахар. В Израиле я зовусь Ури Шахар…
– Шахар – это вроде черный?
– Черный – это шахор, если быть точным. Но корень «ШХР» на иврите означает не только черноту, но и зарю — да, в первую очередь зарю.
Когда мы сели за стол, я приметил странную металлическую коробку с еще более странным содержимым. Что это была за необычная коллекция! Здесь лежали монеты. Но по какому принципу их отбирал нумизмат — угадать было совершенно невозможно. Здесь были старинные и, по всей видимости, весьма ценные монеты, давно вышедшие из употребления, среди которых выделялся внушительный медный пятак 18 век, а рядом с ним нагло лежала простонародная современная копейка, шиллинг соседствовал с российским четвертаком. Чего там только не было! Объединенные странной причудой коллекционера-демократа, благородные скудо терлись об обычную медь... Увидел я там и израильские монеты.
– Что это? – удивился я.
– О! – с достоинством сказал Андрей, – это очень необычная коллекция! Угадай, по какому принципу здесь собраны деньги!
– Без принципа! – заверил я Андрея.
– А вот и нет! – торжествующе сказал Андрей, – ответ неверный! Коллекционные монеты у меня в другом месте хранятся... А это — монеты памятные! Вон тут твои пять шекелей лежат, видишь? И старый шекель Сарит. Я у всех своих друзей прошу на память монету. Не важно какая, слежу только за тем, чтобы они не повторялись. Люблю вечерами перебирать эти денежки как скупой рыцарь.
– И сколько у тебя набралось?
– Пятьдесят восемь. Пятьдесят восемь друзей. Благодаря этой коллекции я всегда знаю число людей, запавших мне в душу, начиная ближайшими родственникам и кончая случайными знакомыми. И знаешь, откуда я взял эту идею?
– Неужто из Библии?
– Угадал, книга Исход, глава 30, там Бог подсчитывает численность еврейского народа посредством монет. Как Бог знал всех своих, так и я знаю всех своих. Но если задуматься, то ведь это в природе монеты заложено — представлять человека.
– В природе монеты? В ее природе, по-моему, прямо противоположное заложено! Деньги деформируют людские отношения. Кстати, сам подсчет с помощью полушекелей, жертвовавшихся на храм, производился по причине того, что монеты любят счет, а людей нельзя считать. Монета — это скорее символ обезличивания, чем личности.
– В первом приближении это так. Но тем почетней во втором приближении усмотреть в монете человеческие черты. Посуди сам. Монета всегда несет на себе герб, инициалы или профиль царя, то есть знаменует собой первичное человеческое свойство – суверенность. Кроме того, она носитель и образ универсальной ценности, то есть так же, как и человек, монета – это мера всех вещей. Ну и, наконец, монета – это самый широко распространенный малогабаритный круглый предмет, но круг – это символ бесконечности, а значит, и человека.
Таким примерно образом мы проболтали допоздна, и как-то само собой получилось, что я остался на ночь, а потом и вовсе переехал к Андрею (от малознакомой мне папиной кузины).
Через несколько дней я обнаружил, что Андрей вовсе не такой уж ревностный баптист, каким представлялся мне в Израиле. За эти дни к нему заглянули несколько человек: еврейского вида философ Гриша, которого Андрей представил как «блестящего специалиста по Плотину»; назвавшийся «буддистом» хипповатый Глеб с огненно рыжей подругой и, наконец, два соседа лет сорока: тренер по кик-боксингу Боб и профессор биохимии Тихон. Но ни одного евангелиста среди его гостей не оказалось. Как я понял, Андрей действительно бывал иногда в молитвенном доме баптистов, но особо близких отношений у него там ни с кем не сложилось.
И еще раньше я понял, что Андрей вовсе не такой уж преуспевающий научный сотрудник... Я расспросил его подробней и узнал, что институт он бросил сразу после поездки в Израиль (от армии ему удалось избавиться благодаря астме, которой он болел в детстве). Оказалось, что все, что он исследует, делается вовсе не в рамках институтского проекта, а исключительно «по свободному зову сердца».