Однако Яхве, как уже отмечалось, был слишком суров, часто жесток и несправедлив, о чем более чем красноречиво повествует, например, Книга Иова. Поэтому требовалась новая идеология и мораль, более четкое, чем в иудаизме, обещание жизни после жизни. Все это давал мессия Христос — и новую мораль, основанную на любви и прощении, и вечную жизнь после смерти. То, что ему приписывалось происхождение от династии Давида, отнюдь не свидетельствует о том, что в его лице возвратился Давид, который олицетворял для израильтян годы процветания их страны. Но все равно как-то связывать с ним мессию было весьма «выгодно» для последнего, учитывая авторитет этого царя у еврейского народа. Версия о царском происхождении Иисуса (предположение об этом в мифологии резко противоречит версии о его вифлеемских родителях) вполне в духе древнего мифотворчества: древний человек своих самых значимых персонажей часто ставил на высокий царский пьедестал, поскольку великие дела могли творить те, кого само рождение поднимало над массой.
Между тем в Ветхом Завете и в неканонических мифологических сочинениях можно обнаружить множество сведений, что времена всеобщего блаженства наступят обязательно, что придет сверхчеловек, который принесет людям счастье, покой и вечную жизнь, избавит их от грехов и заблуждений. Это дает основание думать, что идея спасителя была разлита в воздухе за много лет до появления бродячего проповедника Иешуа.
Итак, мессия в христианстве нужен был потому, что Яхве был слишком суров, слишком требователен, даже жесток и несправедлив. Иисус с его проповедью любви, доброты и милосердия тем самым провозглашал новую мораль. Правда, ее придерживались лишь первые христиане, во все последующие века даже сама церковь не проявляла ни любви, ни доброты, ни милосердия. Догмы мессии не смогли преодолеть извечную человеческую природу.
Вообще в древнеримском многобожном мире искание, даже жажда нового божества были весьма актуальны. В этих поисках теплилась надежда не только на улучшение собственного положения, своей жизни, но и на решение исконных вопросов, которые тогда возлагались только на религию, вопросов о том, кто создатель мира, вселенной, человека, его ответственности и т. д. Ответы на эти вопросы дало христианство, предложив для этого еще одну из своих составных частей — иудаистскую Тору и другие книги Ветхого Завета, одновременно провозгласив новую этику Христа.
Иудаистские предания и мифы, принадлежавшие одному небольшому по численности народу, стали всемирным достоянием, хотя ранее они были известны в греческом переводе (так называемой Септуагинте), осуществленном иудейскими учеными Александрии. Как часть христианской религии Ветхий Завет был принят, таким образом, многими народами.
Богоискание было активностью толпы, поисками ответов на вечные вопросы, и формированием нового отношения к человеку на ранних этапах занимались, прежде всего, наиболее пытливые ее представители. Мистическое брожение на заре христианства было заключено в рамки общественного и индивидуального бытия, соответствуя тому уровню интеллектуального развития, которое к тому времени было достигнуто. Знаменательно, что новый бог — Иисус Христос — был наполовину человеком и жил среди людей, тем самым максимально приближаясь к ним и понимая их потребности и интересы. На него поэтому можно было возложить надежды, что нельзя было сделать в отношении бога-творца — абстрактного, грозного, иногда жестокого и даже свирепого.
Названные потребности Ю. Николаев называл мистическими, отмечая, что
веяние мистики проносилось по всему древнему миру, пробуждая в толпе религиозный инстинкт вместо грубого суеверия, в просвещенных умах религиозное сознание и потребность трансцендентального созерцания… Никогда человеческая жизнь не слагалась в такие благоприятные условия для общего синтеза. Римская империя давала внешний мир, необходимый для расцвета духовных потребностей[22].
На самом деле мистика не так уже далека от суеверий, а и то и другое весьма характерны для толпы, собственно, она и создает необходимые условия для их существования.
Действительно, веяние мистики проносилось по всему древнему миру, пробуждая в толпе религиозный инстинкт вместо грубого суеверия. Религия, несомненно, — более высокий уровень веры в потусторонние силы, чем грубая мистика и суеверия. Хотя следует признать, что даже при господстве христианства сохранились и мистика, и суеверия. Римская империя действительно была веротерпима. Но в ее границах были народы, которые чувствовали себя глубоко несчастными — к ним принадлежали и евреи. У них был суровый и грозный бог Яхве, а они на фоне всех своих несчастий желали более доброго и любящего.