В аспекте познания причин возникновения христианства весьма важно мнение Э. Фромма.
Как пишет Фромм, оно выросло как значительное историческое мессианско-революционное движение в среде бедных, необразованных, революционных масс. Подобно проповеди Иоанна Крестителя, христианская доктрина была обращена не к образованным людям и обладателям собственности, а к бедным, угнетенным и страдающим. В основе раннехристианского учения была проповедь Иисуса о близком эсхатологическом наступлении божьего царства. Деятельность Иисуса была представлена им началом этого царства, которое близко, но никто не знает начало его. Это давалось сверхъестественными отношениями с богом, что нашло свое выражение в раннехристианских политических выступлениях и мессианских фантазиях. Последнее выразилось в раннехристианской вере в миссию Иисуса и его связь с богом[23].
Фромм напоминает, что, возможно, ранее существовали и другие еврейские эзотерические традиции умирающего бога или умирающего мессии, но все они не могут объяснить то огромное воздействие, которое учение о распятом спасителе оказало на евреев и другие народы. В раннем христианстве Иисус был человеком, возвеличенным до бога после своей смерти, который вскоре должен был вернуться, чтобы совершить суд, сделать счастливыми тех, кто страдал, и наказать правителей. Страдающий народ чрезвычайно очаровывало христианское благовестие, позволявшее им найти в мире фантазии все то, в чем им отказывала действительность[24].
Христианская фантазия несла удовлетворение надеждам на лучшее будущее и на отмщение. Но можно идти еще дальше и говорить о ненависти к тому, кто установил столь жестокие и несправедливые порядки — и это был их «старый» бог. Но на него они не смели роптать, а поэтому свой протест выразили через сотворение спасителя и, чтобы не отрываться от древних и, как им казалось, прочнейших корней, сделали его отцом Иисуса. Последний был им близок тем, что тоже, как и они, страдал.
Распятых и страдающих на кресте и до Иисуса было более чем достаточно, но его именно воспринимали как самих себя, ибо он позволял христианам в фантазиях довольствие и счастье, отмщение и потустороннюю жизнь. Фромм обоснованно считает, что здесь получило скрытое, бессознательное отображение желания смерти Яхве с передачей его властных полномочий сыну. Поскольку же верующие в Христа идентифицировали себя с распятым, они тем самым искупали свое греховное отношение к его отцу. Происходило замещение Яхве путем идентификации со страдающим Христом[25]. Естественно, что удовлетворение насущных потребностей в религиозных фантазиях было необходимо не только еврейским неимущим массам, но и низам во всем средиземноводском мире.
Но постепенно эсхатологическая идея отодвинулась, о ней забыли уже к началу IV в. н. э., постепенно ослабели и этические требования. К началу инквизиции они вообще исчезли. Между Яхве и Иисусом установились отношения гармонии; массы, толпа идентифицировали себя с распятым Богом уже не для того, чтобы сместить отца в фантазии, а чтобы, слив их воедино, возрадоваться их любви и милости.
Я думаю, что Иисус с его проповедями любви, смирения и милосердия был очень близок, причем на бессознательном уровне, первым христианам еще и потому, что наглядно олицетворял в себе их раннее детство, которое осталось в их памяти как время любви, заботы и попечения со стороны родителей, как бы бедны они ни были. Учение Иисуса зримо напоминало людям то счастливое время. Полагаю, что этот же фактор привлекал к христианству в первые годы его распространения людей и вполне обеспеченных, но с большими проблемами в жизни и несчастьями. Прежний злой бог-отец постепенно преобразовался в доброго и милосердного, в первую очередь потому, что принес в жертву своего сына ради людей. Все они находили в нем утешение и покой. Культ Марии, Богородицы, которая стала центральной сакральной фигурой Средневековья, подтверждает мои слова.
Христос стал чем-то вроде маленького ребенка на коленях этой Великой Матери, а постоянное изображение на иконах именно этого сюжета как раз и говорит о фемининном восприятии спасителя и всего, что связано с его появлением и верой в него. Христианская Великая Мать постепенно стала отделяться от культов Яхве и Христа и сближаться с многочисленными культами богинь во многих других религиях. Здесь дело не столько в психоаналитическом подходе, продемонстрированном Ш. Радо в его мыслях о страхе перед голодной смертью и оральном удовлетворении. В те годы люди уже не так, как прежде, боялись голодной смерти, а поэтому кормящая Мадонна стала символом могущественной религии, кормящей народ. Она дарует прощение, заботу и попечение, как та конкретная женщина — мама, которая вскормила данного человека. Но младенец во всех случаях символизирует пассивный элемент, и поэтому люди призывались к пассивной, инфантильной реакции на жизнь. Однако не на всех иконах мы видим только сосущего младенца, очень часто Иисус изображался уже сравнительно большим мальчиком на коленях у матери.