– Дункан, не отпускай меня, – прошептала она.
– Спи, – отвечал он, – не пытайся противиться сну.
– Я должна… должна объяснить. Пауль решил стать наживкой в расставленной им ловушке. Он служит силе и ужасу. Насилие… обожествление… словно оковы охватывают его. Он потеряет… все. И горе погубит его.
– Ты говоришь про Пауля?
– Они хотят, чтобы он погубил себя собственными руками, – задыхалась Алия, выгибаясь всем телом. – Его ждет огромное горе, страшное горе. Они хотят лишить его любви, – Алия села на постели. – Они создают такую Вселенную, в которой сам Пауль не захочет жить. В которой он не сможет позволить себе жить!..
– Кто они?
– Он сам в первую очередь! Ох, ты так туп! Он – часть схемы. И сейчас уже слишком поздно… Слишком поздно… слишком поздно.
И пока она говорила, видение тускнело… за слоем слой. А потом собралось в комок – прямо позади пупка. Тело и ум разделялись, сливались среди древних видений, – все двигалось, двигалось, двигалось. Алия почувствовала, как бьется сердце ребенка, еще не зачатого ею. Меланжа все еще несла ее по волнам времени. Она понимала, дитя это пока не родилось, и только в одном была уверена – ребенок пробудится к жизни столь же рано, как и она сама, он тоже обретет сознание еще до рождения.
Существует предельный уровень силы, которой может воспользоваться даже могущественнейший, не погубив при этом себя. И в определении этой границы проявляется степень истинного артистизма, которым правительство может быть наделено. Ошибка в применении силы – грех, который несет за собой фатальные последствия. Закон не может являться орудием мести, его нельзя отдать в залог, закон не может оградить себя от мучеников, которых сам и порождает. Нельзя угрожать кому бы то ни было безнаказанно.
За ущельем над Пустыней возле сиетча Табр занималось утро, но Чани была без дистикомба, и потому чувствовала себя неуютно. Грот, ведущий ко входу в сиетч, был скрыт вверху среди скал, чуть позади нее.
Пустыня… Пустыня… Ей уже казалось, что Пустыня сопровождала ее повсюду. Словно она не вернулась домой, а просто обернулась – и увидела ее за спиною.
Она ощутила болезненные схватки в животе. Роды скоро. Усилием воли она справилась с болью, стараясь продлить свое одиночество в Пустыне.
Земля покоилась в рассветной тиши. Повсюду среди дюн и террас Барьерной Стены пролегли длинные тени. Над высоким откосом блеснул луч солнца, осветил блеклый ландшафт под вылинявшим синим небом. Пейзаж вполне соответствовал отвратительному цинизму, терзавшему ее с того самого мгновения, когда она узнала о слепоте Пауля.
Зачем мы явились сюда? – думала она.
Это не хаджр, путешествие ищущих. Паулю нечего было искать здесь, разве что он старался найти надежное место, где она могла бы спокойно родить. Но для подобного путешествия он выбрал странных спутников: Биджаса, карлика-тлейлаксу; гхолу Хейта, живые останки Дункана Айдахо; Эдрика, посла-навигатора Гильдии; Гайю-Елену Мохийам, Преподобную Мать Бене Гессерит, которую он явно от всей души ненавидел; Лихну, странную дочь Отхейма, которую держали под пристальным наблюдением бдительной стражи. Но были и свои: Стилгар, дядя ее и наиб вместе с любимой женой Харой… Ирулан… Алия.
Вой ветра в скалах наводил печальные думы. День принес свои краски: желтую, бурую, серую.
Зачем ему эта странная компания?
На расспросы ее Пауль отвечал:
– Мы забыли, что словом «компания» первоначально обозначалась именно группа путешественников. Так что мы и есть компания.
– Но какая им цена?
– Вот! – усмехнулся он, обращая к ней свои жуткие пустые глазницы. – Мы забыли про ясность и цельность существования. И когда нечто нельзя разлить, закупорить, растолочь, свалить в кучу… если нельзя на худой конец просто указать пальцем на него как на вещь, – оно не имеет для нас никакой цены.
Тогда она с обидой ответила:
– Я вовсе не это имела в виду.
– Ах, драгоценнейшая моя, – проговорил он, пытаясь утешить ее, – у нас столько денег, и так мало жизни! Я глупый, упрямый, злой…
– Не наговаривай на себя.
– И ты тоже права. Но и мои ладони посинели от времени. Мне кажется… мне кажется – я все время пытался изобрести жизнь, не подозревая, что она уже существует.
И он тронул ее живот, прикоснулся к дремлющей жизни.
Припомнив это, она положила на живот обе ладони и поежилась, сожалея о том, что просила Пауля привезти ее сюда.