Питер Симпсон смотрит на него. Глаза над заклеивающей рот полоской скотча размером с блюдце и побелели от ужаса. Питер должен знать, что Серебряный Язык собирается убить его. Поэтому он открыл свое лицо с самого начала и продолжает показывать: каждую ночь, когда возвращается с работы, и каждое утро, когда уходит снова. Дважды в день, всю неделю.
Никто из увидевших его лицо и узнавших, кто он таков, не остался в живых. Если кто-то узрел его лик хотя бы единожды, он обречен на смерть. Будь у Серебряного Языка намерение отпустить Питера, он не показал бы ему своего лица. А раз показал, значит, не отпустит. Во всяком случае, живым.
Похоже, неделя плена сломила Питера, лишив его всякой воли к сопротивлению. Неделя, которую этот человек провел прикованным к кровати, в доме Серебряного Языка. С наручниками на запястьях. С оковами на лодыжках. Разумеется, цепи были обернуты резиной, так что Питер не мог переполошить соседей, звеня или гремя ими. Неделя заточения и неделя молчания. Серебряный Язык не сказал Питеру ни слова – с тех самых пор, как заставил его написать записку насчет того, что он уехал, а потом поводил у него перед носом флаконом с эфиром.
Питер его, конечно, впустил. Они все впускают. Предлог, который он использует, срабатывает всякий раз, как и должно быть. Ведь, в конце концов, это правда.
Конечно, Серебряный Язык предпочел бы более простой способ. Его вовсе не радует необходимость целую неделю держать пленника у себя дома. Но такие уж выпали даты. Так было суждено.
В конце концов, все неплохо. Если повезет, он сможет разобраться как минимум с половиной из них, прежде чем кто-нибудь сообразит, в чем тут дело. Но и догадавшись, никто не сможет ему помешать. Ибо такова воля Господа.
И вот теперь, под покровом ночи, они снова вернулись в Холлоуэй, в отвратительную квартиру Питера, двери и окна которой теперь уплотнены резиной.
Случись ему, связанному, с кляпом во рту, оказаться на месте Питера, в то время как кто-то готовит для него крест, он бы знал, что ему предпринять. Мученикам не пристало просто лежать и умирать, им подобает обретать свой венец в сиянии славы. На то они и мученики.
Тот старик, Каннингэм, пытался сопротивляться. Набросил ему на лицо ночную рубашку и вырвался из спальни. Попытался бежать, не то что этот слизняк, бесхребетный кусок дерьма. Убивать Каннингэма было чуть ли не жаль.
Но на все Божья воля. Господь выбрал их для него, пусть даже одни из них менее достойны, чем другие. В том-то и суть, не так ли? Обычные люди становятся выдающимися именно благодаря своему мученичеству. Взять хотя бы первых апостолов Мессии – все они были заурядными людьми, и лишь зов Иисуса изменил их.
Точно так же и он изменяет своих избранных. Они претерпевают преображение, превращаясь из обычных людей в мучеников. Серебряный Язык встает с пола, где лежит крест, и в первый раз обращается к Питеру:
– "Петр же сидел вне, на дворе. И подошла к нему одна служанка, и сказала: и ты был с Иисусом Галилеянином.
Но он отрекся пред всеми, сказав: не знаю, что ты говоришь.
Когда же он выходил за ворота, увидела его другая, и говорит бывшим там: и этот был с Иисусом Назореем.
И он опять отрекся с клятвою, что не знает Сего Человека.
Немного спустя подошли стоявшие там и сказали Петру: точно, и ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя.
Тогда он начал клясться и божиться, что не знает Сего Человека. И вдруг запел петух.
И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня. И, вышед вон, плакал горько"[14].
Серебряный Язык опускается на колени и приближает лицо к лицу Питера. Скотч, залепляющий ему рот, пахнет, как несвежая рыба.
– Ты знаешь Иисуса?
Никакой реакции. Питер пребывает за пределами ужаса, в каком-то отдаленном гиперпространстве, где страх перестает иметь реальное значение, ибо ничего отличного от страха там нет и не будет.
– Отвечай мне. Кивни головой, если ты знаешь его. Покачай головой, если не знаешь. Но даже не пытайся солгать, я сразу это пойму. Итак, попробуем еще раз. Ты знаешь Иисуса?
Питер слегка двигает головой из стороны в сторону.
– Это "нет"?
Кивок.
– "Да" – это "нет" или "нет" – это "да"?
Растерянность смешивается с ужасом на лице Питера. Серебряный Язык смеется.
– Ну, конечно. Ты не можешь ответить на этот вопрос. У тебя ведь заклеен рот. Извини. Это моя ошибка.
Начнем снова. Постарайся, чтобы это был отчетливый кивок или отчетливое качание. Ты знаешь Иисуса?
Качание.
– Ты знаешь Иисуса?
Качание.
– Ты знаешь Иисуса?
Качание.
– "И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня. И, вышед вон, плакал горько".
Отречение произведено. Теперь Серебряный Язык действует быстро. Тащит Питера на крест, все еще лежащий на полу.
Переворачивает Питера на живот. Вставляет ключ в наручники, быстро вынимает из них запястья Питера.
Широко раскидывает руки Питера, в то время как тот еще пытается напрячь мускулы, затекшие от недельной неподвижности.
Привязывает одно из запястий Питера к кресту, в то время как другое прижимает коленом. Потом приматывает и второе запястье.
Наступает очередь ног. Оковы снимаются, ноги сводятся вместе, скрещенные лодыжки прикручиваются к кресту.
Руки и ноги привязанного к кресту Питера образуют треугольник. Привязать его необходимо, иначе пробитые гвоздями руки могут разорваться под тяжестью тела.
Теперь нужно взять тот конец креста, к которому привязаны ноги, и поднять.
Крест с привязанным к нему человеком тяжел, но силы Серебряному Языку не занимать.
Он прислоняет крест к стене.
Кровь приливает к голове Питера, сделав его лицо красным. В глазах Питера слезы.
– "И, вышед вон, плакал горько".
Серебряный Язык подходит к кухонному столу, берет молоток и слегка постукивает им по тыльной стороне ладони.
Потом он берет гвозди. Три гвоздя, каждый в шесть дюймов длиной.
В это мгновение грудь Питера дергается в рвотном спазме, и Серебряный Язык успевает сорвать скотч со рта как раз вовремя. Питера выворачивает: еще чуть-чуть, и он захлебнулся бы в своей блевотине. Когда рвотные позывы прекращаются, Серебряный Язык возвращает клейкую ленту на место.