— Да, тогда и самим умереть не страшно, — отозвался рыцарь.
Так они стояли у открытого гроба, думая об одном, но каждый по-своему.
Неожиданно за спинами услышали голос:
— Что здесь происходит? Кто вы такие? Как вы смеете?!
Обернувшись, они увидели невысокого скрюченного человечка с загнутым книзу носом и ввалившимися щеками. Он казался большим покойником, чем лежащий в гробу монарх. Опираясь на палку, незнакомец подметал сутаной полы.
Удальрих ответил:
— Ваше преосвященство, я позволил себе... Потому что это её величество императрица Адельгейда и его высокопреосвященство Герман Кёльнский... — А потом обратился к своим друзьям: — Разрешите представить вам его преосвященство Эйнхарда Шпейерского...
Местный епископ несколько смягчился, но особой радости не выказал. Отозвался с упрёком:
— Вечно вы, Эйхштед, всё запутаете. Почему не пришли ко мне сразу? Для чего скрывали от меня наших знатных гостей?
Тот признался с прямотой истого служаки:
— Были опасения, что от вас не поступит санкции на открытие гроба.
— Справедливые опасения. Закрывайте, закрывайте его! Не тревожьте праха. Надо проявлять деликатность.
— Деликатность?! — не выдержала Опракса. — Вы, святой отец, говорите о деликатности? А извлечь из склепа похороненное тело — это деликатно? И держать его более года на столе в неосвященной часовне — деликатно? По-христиански?
Эйнхард нахмурился и проговорил не спеша:
— Ваша светлость сгущает краски. Я готов прояснить свою позицию, но не здесь, не у трупа Генриха Четвёртого... Может быть, закроем всё-таки гроб?
Старый рыцарь и Кёльнский архиепископ водрузили крышку и расправили на ней покрывало. Эйнхард произнёс:
— И задуйте свечи. Не хватало ещё пожара... Милости прошу в мои покои. Там и побеседуем.
Шли садовой аллеей. Сгорбленный священнослужитель сказал:
— Видите могилку? Без креста? Здесь мы упокоили карлика Егино — помните такого?
Евпраксия кивнула:
— Разумеется, как не помнить!
— Он скончался вслед за государем. Очень переживал, бедняга. Проводил дни и ночи около часовни, ничего не ел и не пил. Умер от истощения...
— Почему же могила без креста?
— Потому что он был активным николаитом, еретиком. И не причастился, не исповедался перед смертью, не отрёкся, как Генрих, от кощунственного учения.
— Вы могли бы его простить и так.
— Бог простит. Если пожелает.
Миновали угол собора, но епископ не повёл их внутрь, а направился через площадь, в дом, где проживал. Здание было выше многих, трёхэтажное, крепкое, сложенное из серого камня и потому довольно мрачное, как и сам хозяин. Поднялись по лестнице, и монахи-прислужники растворили двери гостевой залы. Там стояли длинный стол и несколько деревянных кресел, больше ничего; да и внутренность остального дома поражала своим аскетизмом, скромностью, доходящей до нищеты, — даже в монастырях не было такого.
Усадив посетителей в кресла, Эйнхард устроился напротив и произнёс:
— Я вина не пью и вам не советую. А питаюсь исключительно овощами и зеленью. Так что не пеняйте на скудное угощение.
— Пустяки, — заверил архиепископ Кёльнский. — Мы сюда не трапезничать приехали.
Подали варёную брюкву в соусе, отварную фасоль и шпинат, а в стаканах простую воду. Молча принялись есть и пить. Наконец хозяин сказал:
— Понимаю вашу, Герман, и короля затею: привезти вдову императора, чтобы разжалобить меня. Дескать, если уж её светлость, развенчавшая Генриха Четвёртого на соборе в Пьяченце, просит за него, я обязан смягчиться... — Он какое-то время пожевал губами беззвучно, а потом продолжил: — Нет, расчёт не верен. Дело не во мне и отнюдь уж не в моих чувствах. Существует порядок. И пока Папа не снял анафемы, мы не вправе предавать земле тело, как предписано погребать достойного христианина и тем более — кесаря.
Герман возразил:
— Разве смерть монарха и его раскаяние перед смертью, причащение, отпущение грехов не снимает анафемы как бы само собою? Он скончался как праведник, вновь поцеловав крест.
Шпейерский епископ тем не менее стоял на своём:
— Не снимает, нет. Потому что анафема есть анафема, и её снимает лишь Папа Римский.
Евпраксия спросила:
— А нельзя ли нам в таком случае увезти тело?
Эйнхард догадался:
— Дабы упокоить в другом месте? Нет, нельзя, ваша светлость, в том-то вся и штука! Генрих Четвёртый завещал, чтобы погребли его именно в Шпейерском соборе. И нарушить завещание мы не можем.
Воцарилась пауза.
— Значит, надо ехать в Рим, — заключил Герман. — И просить у Папы аудиенции.