Адельгейда забеспокоилась:
— В Рим? Не знаю... Вы хотите, чтобы я поехала тоже?
— Было бы желательно.
Шпейерский епископ вмешался:
— В Рим не обязательно. Можно просто в Штутгарт.
Все с недоумением посмотрели в его сторону. Тот ответил:
— По моим сведениям, Папа Пасхалий Второй продолжает гостить у герцога Вельфа и его супруги Матильды Тосканской в Швабии. Но в начале ноября должен возвратиться в Италию. Если поспешите, то увидитесь с ним и замолвите слово за усопшего. Я же обещаю со своей стороны выполнить любое решение первосвященника.
Евпраксия впервые за последние дни слабо улыбнулась:
— Вы вселяете надежду в наши души, святой отец.
Он слегка потупился:
— Исцеление душ — главная забота нашей церкви. — Помолчал и добавил: — И поверьте, я не столь ужасен, как вам показалось.
Ксюша усмехнулась:
— Если всё пройдёт гладко, мы ещё подружимся! Эйнхард согласился:
— Почему бы нет? Я не возражаю.
Двадцать лет до этого,
Германия, 1087 год, лето
После похорон Берты, императрицы, умершей, по официальной версии, от сердечного приступа, наступившего вследствие ожирения, Генрих IV возвратился из Италии вместе со своим старшим сыном — Конрадом. Молодому человеку было уже восемнадцать лет, но, воспитанный под присмотром матери и похожий на неё — полнотой, медлительностью, вялостью, — он казался рохлей и размазнёй. Поговаривали даже, что покойная итальянка понесла его не от государя, а какого-то герцога из Швабии. Но монарх признавал Конрада родным сыном и хотел короновать, как положено по традиции, в Аахене, а затем отправить в Италию собственным наместником.
Поселившись в Гарцбурге, самодержец узнал из надёжных источников, что княжна Евпраксия — Адельгейда фон Штаде, — получив деньгами всё, оставленное ей скончавшимся Генрихом Длинным по завещанию, собралась вернуться к родителям в Киев; по дороге домой погостила у тёти Оды, а затем заехала попрощаться с преподобной матушкой Адельгейдой в Кведлинбург и должна вот-вот от неё отбыть. Долго не раздумывая, венценосец сел на коня и в сопровождении нескольких верных рыцарей поскакал в монастырь, возглавляемый его сестрой-аббатисой.
Появление кесаря, как всегда, вызвало сумятицу в благородной обители. Экстренно накрыли на стол, настоятельница за бокалом вина завела нудный разговор о «несчастной Берте» и о «принцах-сиротках», но её собеседник слушал невнимательно, ел немного, а потом спросил прямо:
— Маркграфиня здесь?
Аббатиса сделала вид, что не поняла:
— Маркграфиня? Которая?
Он занервничал:
— Вы прекрасно знаете! Русская княжна!
У сестры на щеках выступили пятна:
— Да, но ей нездоровится... и просила не беспокоить, кто бы ни приехал.
Император приподнял бровь:
— Даже я? Даже если я приеду, не беспокоить?
— Вы — особенно.
— Почему?
— Потому что ваше величество нагоняет на неё первобытный страх. Бедная малышка уверена, что у вас на уме одно: обесчестить её и бросить.
Генрих улыбнулся:
— Значит, надо развеять эти глупые страхи. Я скажу ей о моих искренних намерениях — сделать её императрицей.
— Вы не шутите?
— Пусть меня покарает Небо, если я солгал.
Самодержец выглядел достаточно убедительно. Настоятельница подумала и сказала:
— Что ж, попробую её убедить... Попрошу маркграфиню спуститься в сад.
Кесарь медленно сошёл по ступенькам. Сад благоухал: молодые, всё ещё не крупные розы источали сладкий аромат. Цикламены и маргаритки радовали глаз причудливыми цветками. Яблоневые деревья были легкомысленно веселы. А столетний дуб вроде приглашал: сядь сюда, отдохни под моей развесистой кроной, пережди в тени летний зной.
На кусте дремала бело-синяя бабочка. Венценосец протянул руку и дотронулся пальцами до её крыла. Насекомое испуганно упорхнуло, а на пальце остался бледно-голубой, чуть заметный след.
— Добрый день вашему величеству, — прозвучал нежный голос.
Он с улыбкой повернул голову: на аллее стояла Ксюша — в траурном чёрном одеянии, и накидка из тёмных кружев наполовину закрывала её лицо. Блики от фигурных дубовых листьев падали на смуглую кожу. Тонкие воздушные пальцы мягко перебирали чётки.
У монарха, напротив, одеяние не выглядело траурным: в нём преобладало красное с добавлением серого; только чёрная лента на левом рукаве говорила о скорби по умершей супруге.
— Здравствуйте, графиня. Рад, что вы пришли.