Побелев, Евпраксия проговорила:
— Я поеду к его величеству. Я должна находиться рядом!
— Поздно, не успеем: путь на Гарцбург уже отрезан. Умоляю, поторопитесь, ваша светлость!
— Но скажите по крайней мере: рана не опасна?
— Нет, не слишком. Наложили жгут, и кровотечение прекратилось.
Показав на плащ рыцаря, Адельгейда-младшая в ужасе спросила:
— Это кровь императора?
— Да, его.
У неё бессильно подогнулись колени, и она, опустившись на пол, стала целовать зловещие пятна.
— Ваша светлость, ваша светлость! — поднимал её на ноги вельможа. — Мы теряем время! Не гневите Господа! Надо убегать!
Но уйти не успели: войско Экберта окружило город, и ворота Кведлинбурга замкнулись, чтобы не впустить неприятеля внутрь. Началась осада.
Рана императора не давала ему возможности встать с постели и возглавить освобождение Ксюши. Он лежал и кипел от негодования. Но потом понемногу успокоился и составил две грамоты: первую — в Магдебург, архиепископу Гартвигу (своему ближайшему другу, также отлучённому Папой от церкви за неподчинение изданным понтификом законам) с приказанием наступать на фон Глейхена с северо-востока; а вторую — в Бамберг, для епископа Рупрехта, с просьбой принять особые меры к совершенно зарвавшемуся маркграфу. Отослав гонцов, государь откинулся на подушки и, задумавшись, не внимал остротам карлика Егино со своей назойливой обезьянкой.
Во второй половине августа стали поступать донесения. Гартвиг прискакал к Кведлинбургу с тысячным отрядом, но его удар оказался слаб, и противник отогнал магдебуржцев от города. В это время человек Рупрехта просочился в стан осаждающих и, когда Экберт, ничего не подозревая, мирно плавал в речке Боде, охлаждая тело в немыслимую августовскую жару, подобрался к нему под водой и всадил нож под сердце. Бездыханный аристократ всплыл в волнах, поалевших от крови. Войско без предводителя дрогнуло. Этим живо воспользовался Гартвиг: он ударил снова и прогнал тюрингцев, перебив половину войска, а другую половину рассеяв.
Кведлинбург распахнул ворота под восторженные крики простых горожан. Рать архиепископа чинно прогарцевала по улице Широкой, всюду встречаемая песнями и цветами. На Марктплац Гартвиг спешился, и ему поклонились вышедшие из ворот обители монашки, а сама аббатиса приложилась к его руке.
— Где же маркграфиня фон Штаде? — пробасил священнослужитель. Он одет был, как подобает военному, в шлем и латы, на боку висел длинный меч, а к седлу прикреплялся щит. Гартвиг (как и Герман) мало походил на духовного пастыря, — рослый, мускулистый, он прекрасно владел оружием и скакал, как заправский кавалерист; более того, отвергая закон целибата, изданный Папой, жил по-прежнему со своей «попадьёй», подарившей ему нескольких детишек, и при этом, несмотря на подобную «ересь», оставался во главе Магдебургской епархии...
— Маркграфиня фон Штаде — это я, — сделала шаг вперёд Евпраксия. В чёрном одеянии киевская княжна выглядела скромно, даже аскетично, но в глазах, выражавших радость и какой-то детский, прямо-таки щенячий восторг, не было смирения совершенно.
— Рад увидеть вас в добром здравии, ваша светлость. — И святой отец приложил к груди руку. — Попросил бы вас готовиться к переезду: завтра поутру отправляемся в Магдебург. Вскоре туда прибудут и его величество. Я желаю сам провести церемонию обручения.
— С удовольствием подчиняюсь, ваше высокопреосвященство.
Путешествие длилось ровно три часа и прошло спокойно, без эксцессов: солнце нагревало повозку, справа и слева цокали копытами боевые кони Гартвигова войска, а сомлевшая Груня Горбатка то и дело клевала носом, сидя рядом со своей любимой питомицей. На другие сутки в Магдебурге появился и государь, не совсем ещё поправившийся и поэтому приехавший не верхом, а в коляске. Дом архиепископа сразу же наполнился звоном посуды, смехом, беготнёй, а неистовый карлик Егино без конца шалил и пугал Горбатку визгами Назетты.
В церкви Либфрауэнкирхе собралась городская знать. Гартвиг, облачённый уже в сутану и другие, положенные для богослужения одеяния, прочитал проповедь о благе Священной Римской империи, интересы которой сосредоточились теперь на Востоке; символ союза Запада и Востока — предстоящий брак императора и великой Киевской княжны; а затем разрешил обменяться кольцами и соединить уста в поцелуе.
Самодержец приподнял кружевную накидку невесты. Ощутил электрический разряд, пробежавший от волос Адельгейды-младшей к его руке. Нежно улыбнулся. И она улыбнулась тоже — ясно, без жеманства. И проговорила негромко: