По брусчатке спустились к пристани. Стали спрашивать, кто в ближайшее время отправляется в сторону Мангейма. Вдруг один из хозяев пришвартованных судов, по одежде и облику еврей, задал вопрос на ломаном русском:
— Я имею счастий видеть Евпраксий?
У княжны ёкнуло под ложечкой:
— Да, ты прав, милейший. А откуда знаешь?
— Я есть зять рабби Шварц — Лейба Чёрный. Так? А зовуть меня, значить, Йошка.
— А не ты ли, Йошка, отвозил моё письмо Генриху Четвёртому прошлым летом?
— Нет, не я, только Лейбы сын, но мы ехать вместе.
— Вот ведь как бывает! Тесен мир... А когда и куда ты следуешь, Йошка?
— Нынче в полдень плыть на север — повезти вино в польский Гданьск, через Рейн, Северное море...
— А меня с собою мог бы прихватить? Расплачусь как следует.
Иудей расплылся:
— О, какой платить! Я без платы брать. Потому что честь.
— А его высокопреосвященству тоже можно?
— Почему не можно? Повезём. Места хватит всем.
Ксюша, повернувшись к священнику, перешла на немецкий:
— Едем, святой отец? Доплывём до Франкфурта, а потом видно будет — вместе или порознь.
— Я хотел бы вместе.
— Вместе веселее, конечно.
По пружинящим деревянным сходням поднялись на борт. Евпраксия казалась весёлой, с интересом смотрела на мир, иногда смеялась. Вроде камень упал с её души. Архиепископ удовлетворённо сказал:
— Счастье видеть вас в добром расположении духа.
— Ах, спасибо, спасибо, я сама довольна. Неопределённость пугает, а определённость приносит радость.
— Вы определились?
— Да, конечно: мы плывём, и плывём с друзьями, и какая-то перспектива есть.
— Может быть, застанем его величество в Заксенхаузене...
Евпраксия поморщилась:
— Ах, я не об этом. Я о том, что смогу вернуться на Русь — поначалу с Йошкой, до Гданьска, а оттуда — на лошадях.
Герман взглянул на реку, на бегущие волны, на косматые облака, серые и мокрые, и пробормотал недовольно:
— «Русь, Русь»! Ничего на Руси вас не ждёт хорошего. Кроме одиночества и смерти.
Женщина воскликнула с вызовом:
— А в Германии что, по-вашему, хорошего? Кроме подлости, интриг и незахороненного тела?
— Я.
Киевлянка поправила чёрную накидку, спрятала под неё озябшие руки и печально по-русски обронила:
— Ах, бедняга Герман!.. Ничего у нас с тобой не получится...
Восемнадцать лет до этого,
Германия, 1089 год, зима
Новобрачные Адельгейда и Генрих, обвенчавшись в Кёльне, съездили в Бургундию к Готфриду де Бульону. Шумный, весёлый великан, герцог принимал их на широкую ногу, с многодневными рыцарскими турнирами, нескончаемыми пирами и охотой на секачей. А в вине, знаменитом бургундском, можно было купаться. То и дело заходила речь о грядущем походе за Гроб Господень. Захмелев, Готфрид говорил:
— Мы, христианское воинство, не должны спать спокойно, зная, что в руках иноверцев наши святыни. Надо очистить Иерусалим и создать там царство Иисуса Христа. Возвратиться к истокам нашего учения, к Духу Святому как всеобщему Абсолюту! — Щёки его горели, пухлые губы чмокали, а серебряный кубок, сжатый в толстых пальцах, звонко расплёскивал терпкое вино.
— Но сначала идти походом в Италию, — поправлял его император. — И разделаться с Папой Урбаном. Словно в прошлый раз — с Григорием Седьмым. Помнишь ли свои великие подвиги, Готфрид? Как ты выгнал тогда из Рима этого ублюдка? В песнях тебя недаром зовут «Лебединым Рыцарем». Надо завершить начатое дело и вспороть брюхо Кабану, ставленнику дьявола, проповедующему со святого престола ересь! Урбан и Григорий — одинаковые мерзавцы. Тот кричал о безбрачии священников и при этом жил почти что открыто с маркграфиней Тосканской Матильдой. Урбан выдал за неё желторотого Вельфа... Ну не негодяи ли?
— На Италию! На Рим! — воодушевлённо кричал де Бульон. — А затем в Палестину, за Гроб Господень! И сосуд Сан-Грааль! Под знамёна нашей Прекрасной Дамы — Кроткой Матери Божьей! Восстановим Храм — Дом Святого Духа!
Было решено вторгнуться в Ломбардию в марте — апреле следующего года. Герцог обещал привести с собой войско Лотарингии и Великого Арелата — тысяч десять — пятнадцать. И за самодержца шло примерно столько же. Так что силы Вельфа и его союзников с Юга Италии вряд ли окажут им достойный отпор.
Погостив в Бургундии, молодые переехали в Майнц, где присутствовали на мессе в знаменитом имперском соборе, а потом провели несколько недель в короленском замке Заксенхаузен. Счастье их было безоблачно. После бурных ночей оба засыпали в обнимку в одной постели, не стесняясь своей наготы, а императрица часами могла смотреть, как её возлюбленный мирно дремлет у неё под боком, на его высокий красивый лоб с прядями аспидных волос, спутавшихся во сне, на горбинку ястребиного носа, на едва заметно раздувающуюся ноздрю — в такт дыханию, проводить подушечками пальцев по его жёсткой бороде, кончикам усов, кадыку, по извивам ушной раковины, чувствовать, как пульсирует на шее сонная артерия... А потом самой притворяться спящей, ощущать на коже лёгкие поцелуи мужа — в переносицу, в сомкнутые веки, в губы, в подбородок — и слегка постанывать от приятного томления в теле, наливающемся страстью, сладкого покалывания и дрожи, предвкушения счастья, задыхаться от нарастающих волн удовольствия и едва не терять сознания на вершине неги. И лежать в прострации, тихо улыбаясь и облизывая спёкшиеся губы. Открывать глаза, видеть восхищенного Генриха, обвивать руками плечи его и спину, шею, снова опрокидывать на себя, целовать, смеяться, а потом выскальзывать из-под одеяла, подбегать по разбросанным на полу подушкам и звериным шкурам к утреннему окну, растворять его высокую островерхую раму, радостно вдыхать свежий чистый воздух, вкусный и прохладный, зная, что супруг смотрит на неё, лежа на постели, подперев голову рукой — локоть на подушке, и любуется фигурой жены — стройной, хрупкой, живописно очерченной на фоне окна, смуглыми лопатками, маленькими ямочками посреди поясницы и рассыпанными по плечам волосами, тёмно-русыми с чуть заметной рыжинкой... И, озябнув, возвращаться под одеяло, греться друг о друга, дожидаясь трубного звука утреннего рога на башне, вместе завтракать, выезжать верхом на прогулку, лепетать какие-то милые слова, уверения в искренности чувств, в преданности, верности, хохотать и хлопать в ладоши, слушать странствующих поэтов, вместе мыться в ванне, отдавать распоряжения об ужине, пить вино, лакомиться фруктами и сидеть у горящего камина, пожимая друг другу руку... Вот оно, блаженство. Лучшие мгновения её жизни.