Неожиданно монарх рассердился, начал потрясать кулаками:
— Вы несносны! Надоедливы и глупы! Утверждали, что любите меня, что готовы на всё ради сохранения августейшей семьи. А теперь капризничаете и желаете знать больше, чем положено! Не перечьте мне. Сделайте, пожалуйста, как прошу. Или разойдёмся навек.
Подавляя слёзы, вздрагивая, Евпраксия проговорила:
— Для чего вам это? Разве так существенно, стану ли я членом Братства?
Государь ответил со злостью:
— Да, существенно! Важен принцип. Вы обязаны подчиняться мне в каждой мелочи. Целиком и полностью. Я не стану разделять ложе с женщиной, если та не разделяет моих идеалов.
Киевлянка всё-таки заплакала:
— Сжальтесь... не стращайте...
Топнув сапогом, венценосец крикнул:
— К чёрту ваши слёзы! Надоело! Невыносимо! Говорите прямо: да или нет?
Изо всех сил борясь с подступавшей к горлу дурнотой, чувствуя, как кружится голова, утирая щёки, Адельгейда промолвила:
— Хорошо... извольте...
Генрих засопел, медленно поправил смятый воротничок и сказал спокойнее:
— Так-то оно лучше. Благодарю. Рупрехт объяснит, как себя вести перед церемонией. — И, бесстрастно откланявшись, вышел прочь.
Ксюша в изнеможении рухнула на подушки.
Начались приготовления к «Пиршеству Идиотов». Целую неделю Адельгейду держали на хлебе и воде, а когда от голода, бесконечных молитв и нехватки сил у неё уже всё кружилось перед глазами, дали выпить стакан крепкого вина с непонятными горькими добавками. В голове сделался туман. Воля отключилась. И она смотрела на себя и на окружение с полным безразличием.
Вот фон Берсвордт её раздела, а затем облачила в чёрный балахон. Черной тряпкой завязала глаза.
И куда-то повела, держа за руку. Иногда предостерегала: «Осторожней, ступени... не споткнитесь на каменном полу... Невысокие двери — пригнитесь...»
С каждым шагом становилось прохладнее. Под босыми ступнями чувствовался лёд. Но Опракса шла невозмутимо, безучастная к новым поворотам судьбы.
— Станьте на колени, ваше величество, — приказала Лотта. — Мы у Черной Комнаты, где сейчас сосредоточено мировое зло. Надо лечь на живот и вползти туда, как змея, сквозь дыру в стене. Там вас примут, не беспокойтесь...
Нет, боязни не было. Чьи-то руки подхватили императрицу по другую сторону стены и сорвали с глаз чёрную повязку.
В полутёмной зале, больше похожей на пещеру или склеп, оказалось теплее. Под ногами лежал ковёр. В нескольких углах горели масляные светильники, посередине — мраморный очаг. Интерьер украшался прикованными к полу скелетами и отдельными безглазыми черепами. Пахло тленом.
Из проёма в стене вышел странный субъект в белом одеянии; белый колпак, целиком надвинутый на лицо, с прорезями для глаз и рта, выглядел зловеще. Человек простёр длани над несчастной княжной.
— Дочь моя, — произнёс вошедший голосом Рупрехта. — Я, иерофант Братства николаитов, спрашиваю тебя: добровольно ли ты решилась на муки грехопадения? С чистой ли душой готова самоунизиться, а затем отречься от прежней ереси?
— Да, — ответила Евпраксия без всякого выражения. — Я на всё согласна.
Первым делом иерофант прочитал первые восемнадцать стихов Евангелия от Иоанна. Обвязав голову Опраксы белой лентой, смоченной в крови и по всей длине испещрённой каббалистическими знаками, он надел ей на шею мешочек с фрагментами мощей Николая Чудотворца. Наконец сорвал с королевы чёрный балахон, бросил его в огонь камина, а на голом теле императрицы начертал кровью несколько крестов. Вынув затем полоску красного сукна, опоясал ею вступающую в Братство.
— На колени! — крикнул он. — Повторяй за мной: «Во имя распятого Иисуса Христа клянусь расторгнуть узы, которые ещё соединяют меня с отцом, матерью, братьями и сёстрами, с мужем и друзьями, которым я когда-то присягала в верности, повиновении и благодарности... Отрекаюсь от моей Родины, чтобы пребывать в иных сферах. И клянусь отдаться моему учителю и моим братьям-николаитам как мёртвое тело, у которого отняли волю и жизнь. И клянусь, что после грехопадения буду жить чисто, целомудренно и по Заповедям Господа нашего Иисуса Христа, по Заветам Николая Чудотворца!»
Посвящаемая в точности повторила клятву.
— А теперь ложись, — приказал наставник. — Навзничь, навзничь!
Между тем сквозь дыру в стене стали приползать и другие вновь обращаемые в Братство — восемь молодых людей в чёрных балахонах. Человек в белом произвёл с ними те же действа, что и с Опраксой, и они легли на ковёр с ней рядом — голова к голове, этакой звездой.