— Как же это всё... запоздало!.. — И, достав платок, вытерла лицо.
Герман, чувствуя, что она колеблется, начал говорить с жаром:
— Никогда не поздно, ваше величество! Лишь одна необратимость существует на свете — смерть. Остальное можно поправить.
Дрогнув, Ксюша посмотрела на него снизу верх, как испуганное дитя:
— Я боюсь его... Я не знаю, что делать...
— Ехать, ехать в Германию! Не теряйте своего счастья!..
Восемь лет спустя,
Киев, 1106 год, осень
Получив известие о кончине Генриха, Ксюша заболела нервной лихорадкой и лежала пластом в кровати две недели. Не хотела никого видеть, только плакала и молилась. Мать увещевала её:
— Так нехорошо, тэвочки моя, ты себя убивать и со свету сживать, делать очень плёх. На кого меня оставлять? Князь великий Всеволод умирать, Ростислав-сынок утонуть, Катя в монастырь, ты одна у мене доченьки-подруженьки. Разве нам с тобой вместе худ?
— Ах, не ведаю, маменька, не ведаю, — отвечала княжна. — Будто свет померк. Пустота в душе. Жить не хочется.
— Нет, не говорить таких слов. Только Бог решать — жить, не жить. Если жить — должен потерпеть.
Катя Хромоножка приводила к ней жизнерадостную Эстер, получившую в православии имя Вассы. Васка щебетала:
— Я спервоначалу пужалась в монастыре — все такие строгия да сурьёзныя, страх! Апосля ничего, подружилася с Мартемьяшкой Чурилой и Парашкой Лодочницей, нам втроём забавней. Вместе в хоре поем на клиросе.
Катя подтвердила:
— Сёстры отзываются хорошо. Говорят, девочка способная, память цепкая, все науки постигает на раз. И поёт справно. Спой, голубушка, что-нибудь Опраксе.
— С превеликой радостью. Только что?
— А пожалуй что Богородичен тропарь — в нём такие слова пронзительные, я всегда от них трепещу.
— Так изволь, спою.
И затягивала тоненьким голоском, по-цыплячьи вытянув шею из воротника платья и прикрыв глаза:
— «Чем Тебя наречём, о Благодатная? Небом, так как озарила нас Солнцем Истины. Раем, ибо прорастила древо Жизни. Девой, — по Рождестве была нетленна. Чистой Матерью, потому что держала во святых Твоих объятиях Сына, всех Бога. Моли же Его спасти души наши!»
Ксюша слушала поначалу как-то отрешённо, даже с недоверием, но проникновенное, звонкое пение дочки Паулины постепенно растопило лёд в её душе, сильно-сильно растрогало, слёзы потекли по щекам — но уже не горькие, а умильные, очистительные, и подобие улыбки промелькнуло на губах бывшей императрицы. Притянула Васку к себе, обняла и поцеловала, а потом спросила у Хромоножки:
— Может, мне постричься во Христовы невесты, как считаешь?
Катя, вдохновлённая уже тем, что сестра не думает больше о смерти, а интересуется жизнью, хоть и в монастыре, покивала радостно:
— Ну конечно, постричься! Самое разумное. Станем вместе на молитвы ходить и прислуживать в храме. Отдалимся от суетного мира.
— Я боюсь, Янка не допустит.
— Ты ея обойди.
— Это как же?
— Бросься в ножки к митрополиту. Он поймёт и поможет. Их высокопреосвященство, будучи из греков, в наши русские дрязги не встревает. И приблизил к себе только Феоктиста, настоятеля Печерского. Остальных держит в отдалении.
Евпраксия нерешительно согласилась:
— Может быть, и брошусь. Мне теперь либо в монастырь, либо в петлю.
— Ох, да что ты! — осенила себя крестом младшая сестра. — Как не стыдно речи вести такие? Да ещё при дитятке!
Девочка откликнулась:
— Лучше в монастырь. Мы и видеться тогда сможем чаще.
— Надобно подумать ещё. Шаг-то непростой и бесповоротный. Как его маменька воспримет? Не хотелось бы ея слишком огорчать.
Хромоножка заметила:
— Маменька посетует и потом смирится. А тебе будет много легче. Знаю по себе: как решилась постриг принять, сразу на душе просветлело; я в миру-то мучилась от своей убогости — что меня замуж не берут, что детишек никогда не рожу, и так далее; а в Христовых невестах это всё ушло, в воду кануло и быльём поросло. Начала думать о возвышенном. А с другой-то стороны, мы не на Афоне, где заведены строгие порядки и монастыри общежитские — надо ночевать обязательно в кельях, трапезничать вместе и своё тело истязать скупостью в еде. В наших-то обителях всё попроще.
Ксюша возразила:
— Нет уж, коль решусь, буду по-афонски или по-католически — в Кведлинбурге-то привыкла, и меня это не страшит.
— Ну, решай, как знаешь. Мы тебя завсегда поддержим.
Евпраксия порывисто обняла обеих: