Может, вершине Асама в Синано?[178] Или воде в круглом колодце? Или она подобна долине, где бьёт ключевая вода? Можно ли уподобить её нестреноженному жеребцу? Или луку без тетивы? Похожа ли она на низкорослый бамбук, побитый градом? Или на лиану, спускающуюся вниз? Или на бамбуковую флейту? Подобна ли она зарослям мисканта? Или узкой реке в долине? Или она как шнурок с тушью для нанесения разметки? Как рукава реки? Или она — как холм Киёмидзу?[179] Или она подобна поясу-оби с красивым узором? Похожа ли она на лодку, уносящуюся в залив? Или она как гора Нати?[180] Или она как раскалённые угли, прикрытые золой? Или она подобна тёмному алому цвету?
Дзёрури выслушала его и подумала: «Хоть я и не хочу ничего говорить, но ведь если человек прочёл тебе стихотворение, а ты не ответила, то впереди тебя ожидает вечное томление у неба Торитэн, и родишься ты безъязыкой змеёй. А если получишь от кого-то письмо и не ответишь, то родишься слепым. Пожалуй, лучше уж отвечу». Она сказала:
— Вот что это значит, столичный господин. Гора Асама — вулкан, выходит, ты можешь воспламенить моё сердце? Ты думаешь, моему сердцу никуда от тебя не деться, как воде из круглого колодца? Как и ключевая вода, любовь найдёт свой путь. Жеребец не стреножен, выходит, у него нет хозяйки. Лук без тетивы невозможно натянуть. Думаешь, моё сердце склонится к тебе, как низкорослый бамбук, прибитый градом? Лиана никуда не денется от своего корня, а сердце, хоть и мечется, никуда не денется от любви. Бамбуковая флейта — это коленце бамбука, ты хочешь от меня клятвы на одну ночь?[181] Заросли мисканта так густы, что, если потянуть одну травинку, все остальные потянутся за ней. Течение узкой горной реки такое быстрое, что увлекает за собой, такова и любовь, если один раз быть вместе — её не остановишь. Шнурок с делениями означает решиться быть неразделимыми. Два рукава реки обязательно встретятся. На холме Киёмидзу так много людских глаз, что влюблённым трудно встречаться. Пояс-оби с красивым рисунком может связать наши жизни. Лодку в залив влечёт, и любовь влечёт. Если о чём-то попросить божество горы Нати, желание всегда сбудется. Раскалённые угли хоть и прикрыты золой, но под ней жар так велик, что всё равно виден дымок. Когда любишь — щёки алеют.
Дзёрури было четырнадцать лет. Ондзоси — пятнадцать. И вот, когда им было четырнадцать и пятнадцать лет, они вели словесную баталию — отдаться им друг другу или нет, — они шутили и состязались в острословии, приводили сравнения, жонглировали ароматными цветами слов.
Ондзоси сказал: «Вот что. Дорога в горах Уцу — Явь — становится тропинкой и вьётся бесконечно[182]. В Асака цветут болотные ирисы, не так ли цветёт и любовь?[183] В Ясима, что в Симоцукэ-но Муро[184], встаёт туман, но ветер разгоняет его. Кажется, что ветви ивы, отражающейся в воде, все в огнях, это оттого, что она даёт приют светлячкам. Даже у негодного, почерневшего бамбука, который выбрасывают, обычно одно коленце оставляют[185]. Травы и кустарники хоть и гнутся под ветром, но дают приют пташкам».
Дзёрури выслушала его и подумала: «Страшно! Этот человек сведущ в стольких вещах. Я ведь родилась женщиной, как не влюбиться в такого! Как не разделить с ним ложе! Как не проявить хоть немного чувства!» Ещё она подумала так: «Тот, кто не ответит на чувство, родится змеёй. Но ведь завтра обо всём станет известно моей матери… Будь что будет! Отдамся ему». И ещё она рассудила так: «Сколько знатных господ истощали слова, чтобы завоевать меня, но всё равно я не уступила и им не отвечала, так неужели этой ночью покорюсь какому-то жалкому слуге торговца золотом!» И ещё она думала: «В старину, говорят, была поговорка: даже сработанные чёртом каменные ворота откроет любовь». Вечером они пировали, ночью играли в вопросы и ответы, когда наступила глубокая ночь — смотрели друг на друга.
Сцена десятая
Дзёрури ведь была не из камня или дерева, она хоть и говорила, что не хочет распустить пояс, но чувствовала она по-другому. Дзёрури и Ондзоси связали друг друга клятвой божества Сикисима[186]. Лёд у кромки берега растаял, цветные рукава легли один на другой; если бы они были божествами, то были бы божествами, связующими людей, если бы они были буддами, то были бы Айдзэнмёо; на дереве они были бы раздвоенной веткой, в небе — неразлучной четой птиц. Вот такую прочную клятву они дали друг другу. Ондзоси думал: «С такой, как она, и сто ночей — словно одна!» И ещё он мечтал: «Пусть затворится дверь небесной пещеры, чтобы наш мир погрузился во мрак![187] Пусть эта ночь длится и длится!»
Однако ночная тьма уже совсем сгустилась, а вскоре раздались и голоса птиц в саду. Увы, пришло печальное время расставания. Даже звуки говорящего о бренности бытия колокола обители Гион[188] не были так грустны, как эти птичьи голоса. Вот так в тайне ото всех провести вместе одну ночь и тут же расстаться — это даже печальнее, чем расстаться супругам, проведшим вместе долгие годы.
Уже минули последние мгновения ночи, и сейчас в доме проснутся. Раздался крик одинокого ворона, ночь сменилась бледным рассветом. В печали Ондзоси омочил рукава слезами, прося о ещё одном мгновении, но пора было уходить. Дзёрури попросила:
— Останься на сегодня. Сыграй на флейте — я послушаю, а дамы развеют тяготы твоего пути, играя на бива и кото.
— Мне бы и самому этого хотелось, но торговец должен, возможно, скорее продолжить свой путь. Он уже, верно, меня ищет. Пока длится эта жизнь-роса, мир подобен колесу — может, повернётся так, что я снова окажусь здесь, или ты сама найдёшь меня где-то в другом месте, — плача, ответил Ондзоси.
Дзёрури схватила Ондзоси за цветной рукав его одежды, так они вышли на галерею. В эту минуту под туманным небом в саду защебетала камышевка. Ондзоси немедленно сложил:
Дзёрури тут же ответила ему:
Не имея сил уйти, Ондзоси стоял в нерешительности.
А тем временем Тёся подумала: «Прошлой ночью из покоев Дзёрури слышались нежные звуки флейты. Кто бы это мог быть? Пойду посмотрю». Надев двенадцатислойные одежды, Тёся вышла из своих покоев и отправилась к дочери. Но что это? Лишь взглянув на мать, Дзёрури залилась краской, стала пунцовой, как осенние листья, и забилась подальше за занавески. Ондзоси увидел это и выставил руку между собой и матерью, закрываясь от неё, он сделал пальцами магический знак «горка», потом знак «соколёнок», спрыгнул с галереи и ушёл[189]. Исправляя положение, он сложил веер в дощечку-сяку[190] и подумал: «Вот уж не думал — тёщу увидел! Ну и стыд!»
Поэтические образы, приводимые далее героем рассказа, являются своеобразными поэтическими загадками, которые должна решить героиня.
На холме Киёмидзу в Киото расположен храм Киёмидзудэра.