Он перемахнул через забор из тонких досок у галереи, и хотя его сердце осталось в Яхаги, его тело вместе с торговцем золотом Китидзи отправилось дальше на восток. Увы, Ондзоси, как положено в этом мире слуге, в правой руке нёс меч Китидзи, свой же старинный знаменитый меч, передававшийся в роде Минамото многие поколения, прятал на левом боку. Он старался затеряться среди сорока двух вьючных лошадей, держа в руках непривычную ему бамбуковую палку-кнут. Как горько, что ему пришлось стать слугой! Теперь опишем, какие же знаменитые места они миновали[191].
Сцена одиннадцатая
Итак, Ондзоси прибыл в Фукиагэ[195]. В первый день после путешествия он казался усталым, на второй — почувствовал недомогание, а на третий день заболел так, что не мог встать. Китидзи посмотрел на него.
— Вот что, парень, послушай! Это у тебя не какая-нибудь обыкновенная простуда. Это страшная дьявольская болезнь. Кто ей заразился — помочь невозможно. Ничего не поделаешь!
Китидзи был печален. Прошёл и день, и два, а потом и четыре, и пять. Китидзи отправился к хозяину постоялого двора и сказал ему так:
— Вот что, хозяин, ты ведь знаешь, кто я такой. Я торговец золотом Китидзи Нобутака, в Осю меня все знают, я действую по поручению Хидэхиры[196]. Каждый год я собираю подать и отправляюсь с нею в столицу. Там я живу на постоялом дворе Комэя, что на углу Итидзё и Модорибаси. Оттуда я и взял с собой на восток этого паренька, но сейчас он заболел, простуду подхватил. Ты уж его пожалей, поухаживай за ним. Если всё пойдёт хорошо, я отплачу тебе за твоё благодеяние, когда буду проезжать здесь в будущем году.
Китидзи прибавил к доброй лошади десять рё золотом[197] и отдал её хозяину.
— Ну, попрощаемся, парень, — сказал Китидзи, его рукава намокли от слёз.
Увы, он оставил Ондзоси одного в незнакомом ему месте — Фукиагэ, а сам отправился на восток.
Так Ондзоси остался один в Фукиагэ. А после этого — здесь такое в обычае — с ним и вовсе обошлись жестоко. «Человека с дурной болезнью нельзя пустить ни в один дом!» Далеко за посёлком на песчаном побережье, где вокруг росли шесть сосен, хозяин поставил опоры из тонкого бамбука, накрыл их сосновыми ветками, постелил болотной травы — «водяного риса», поставил бадью с черпаком, и здесь бросил больного. Он даже не думал о том, что шалаш не спасёт его от дождя и ветра. А ведь он взял десять рё золотом и лошадь! Как это горько!
Тем временем жители взморья стали говорить: «Парень из столицы, направлявшийся на восток, заболел диковинной болезнью, его вывезли за околицу на побережье. У него при себе четыре дудки: сё, комабуэ, хитирики и боковая флейта фуэ. Ещё у него есть украшенные золотом длинный и короткий мечи. В пересчёте на деньги выходит, что у него при себе шестьдесят тысяч канов. И куда это всё? Что если похитить у него мечи? Вот здорово будет!» Они отправились на побережье. Взглянули — длинный меч превратился в огромную змею длиной в двадцать хиро, а короткий меч стал маленькой змейкой. Змеи бросились на приблизившихся людей, пытаясь проглотить их. У тех всё внутри оборвалось, закричав, что есть мочи, они бросились бежать. После случившегося никто об этом не говорил и не спрашивал. Да и кто мог об этом рассказать? Кулик с прибрежной полосы, чайка в открытом море да ветер, что шелестит песком на побережье Фукиагэ… Кроме них, никто не проронил ни звука.
Несчастный Ондзоси выглядел хуже некуда. Однако всеблагой Хатиман, исполненный милосердия к нашему миру, явился ему в чёрных монашеских одеждах — в образе старого монаха. Он подошёл к изголовью Ондзоси и заговорил, его голос показался Ондзоси очень громким:
— Что случилось, юноша? Чем ты заболел? Откуда идёшь и куда направляешься? Я-то сам — странствующий монах, иду с востока, хочу хоть одним глазком взглянуть на столицу. Если ты там кого-нибудь знаешь, можешь передать со мной весточку. С удовольствием доставлю.
Несчастный Ондзоси испустил чуть слышный вздох:
— Я направлялся из столицы на восток, да вот заболел странной болезнью. В местечке под названием Фукиагэ, у залива Таго, что в Камбара в Суруга, я почувствовал себя плохо, и теперь, похоже, всё уже кончено. Пожалуйста, передай об этом Дзёрури из гостиницы Яхаги в Микаве, — попросил он.
Родовое божество Гэндзи — Хатиман — выслушал и сказал:
— Исполню всё в точности. Ты же позаботься о своём здоровье. Ну, прощай.
Монах омочил слезами рукава своей рясы и покинул Фукиагэ. Через некоторое время он оказался в Яхаги в Микаве.
Он пришёл в дом Тёся, уселся на галерее и сказал:
— Я странствующий монах, иду с востока взглянуть на столицу. Угостите чайком.
Потом повернулся к стене и будто самому себе сказал:
Далее в тексте идёт метрически организованный текст, построенный на чередовании 5 и 7 сложных строк. Этот приём характерен для художественной литературы начиная с периода Камакура, часто встречается в гунки, в пьесах ёкёку, характерен для Тикамацу Мондзазмон (1653–1724) и Ихара Сайкаку (1642–1693). В рукописях рассказов (и позже в печати) в отличие от стихотворений-танкя, которые выделяются в отдельную строку (чаще — в две строки) и начинаются немного ниже других строк (своеобразная «красная строка»), тексты митиюки-бун никак не выделены. Это текст, построенный на перечислении топонимов с устоявшимися развёрнутыми эпитетами. Генетически этот приём можно возвести к ута-макура — поэтическим зачинам, использующимся в танка, построенным на известных топонимах. В наших переводах митиюки-бун, которые мы выделяем как стихотворения, но и такие, которые мы оставляем невыделенными в тексте.
Цитата из стихотворения из «Исэ моногатари»:
(Перевод Н.И. Конрада).