Художник вошёл в моду, много работал, совершенствуя мастерство и зарабатывая — на радость своему импресарио — большие деньги. Последнее обстоятельство было как нельзя кстати, поскольку Настенька уже подарила мужу двух сыновей-погодков, и дело шло к третьему[1].
Сегодня Белозёров пил чай в обществе Победоносцева. Они сидели в кабинете обер-прокурора в здании Святейшего синода, что на Сенатской площади. Компанию им составлял генерал-адъютант императора Черевин, — личность легендарная. Боевой товарищ Александра, один из самых близких к нему людей, Черевин отличался умом, храбростью и, к сожалению, неумеренной тягой к спиртным напиткам. Это, впрочем, не мешало ему успешно нести многотрудную службу (да и кто в России не пьёт?). В частности, отвечал Пётр Александрович за безопасность царской резиденции. Там-то, в Гатчине, когда бывший гусар разбирался с солдатами-безумцами, они с Сергеем познакомились и, можно сказать, подружились.
Не виделись, должно быть, года три, поэтому встреча вышла тёплой. Обняв Сергея, Черевин долго хлопал его по плечу.
— Орёл! Хоть сейчас в седло! И усы всё так же вразлёт! — приговаривал он, с удовольствием разглядывая статного Белозёрова. — Бравый нынче живописец пошёл. Не забыл ещё за кистями, как саблю в руке держать?
— Такое разве забудешь? — откликнулся Белозёров. — Да и в фехтовальный зал через день хожу. Какой художник без твёрдой руки?
А про себя сожалеючи отметил, что за прошедшие годы генерал окончательно поседел, и узкое, красивое лицо его с хищным носом над густыми усами испещрено багровыми прожилками, — понятно, какого происхождения. Сейчас писать его портрет было бы грустно…
Прихлёбывая чай из чашки тончайшего мейсенского фарфора, Белозёров не переставал гадать о причинах неожиданного приглашения. Слишком занятый человек обер-прокурор, чтобы при всех добрых отношениях зазвать просто так, на чаёк. Да ещё и Черевин тут… Сергей знал, что Константин Петрович Петра Александровича недолюбливает, ревнуя к монарху. Черевин, в свою очередь, недолюбливал Победоносцева, — ровно по той же причине. Взаимная неприязнь, впрочем, не помешала им тогда, в Гатчине, действовать рука об руку. И если они вдруг сейчас собрались вместе, да ещё пригласили его, Сергея, то… что?
— Ещё чайку, Пётр Александрович? Погорячее? — любезно осведомился обер-прокурор.
— Можно и чайку… коли уж ничего другого не наливаете, — со вздохом согласился Черевин, откидываясь на спинку дивана. — Чистый монастырь. Одно слово, — Синод…
Недоговорив, Черевин в совершенной досаде одним глотком допил чай.
Скрывая улыбку, Победоносцев промокнул тонкие губы льняной салфеткой и, чуть наклонившись к Белозёрову, неожиданно спросил:
— А что вы думаете, Сергей Васильевич, о крушении царского поезда в Борках?
Вопрос из предыдущей беседы никак не вытекал. После катастрофы прошло уже пять месяцев, и страсти по чудесному спасению царской семьи улеглись. Тогда все сошлись во мнении, что император выказал себя настоящим героем-спасителем. Точно так же общество единодушно решило, что виной случившейся беды следует признать исконное российское разгильдяйство и воровство. Комиссия под руководством прокурора Кони и управляющего Юго-Западными железными дорогами Витте уже обнародовала результаты расследования.
Выяснилось, с одной стороны, что царский поезд тянули сразу два паровоза с разными техническими свойствами, и это создавало разнобой в движении вагонов. А когда поезд развил чрезмерную скорость, разнобой стал критически сильным, что и вызвало сход вагонов с рельсов. С другой стороны, путь находился в плохом состоянии. Подрядчик поставил для строительства дороги гнилые шпалы и низкосортный балластный гравий. Если бы не это, катастрофы могло и не быть. А так, — одно к другому…
— Ну что тут скажешь… — произнёс Белозёров. — Государь с семьёй спасся, и слава богу. Но двадцать человек погибли, втрое больше пострадали. Не в каждом бою такие потери. (Черевин сделал утвердительный жест.) А кто за это ответил? Ну, уволили министра путей сообщения, ещё несколько чинов поменьше, — толку-то… Если у нас даже царский поезд под откос идёт, куда уж дальше? — добавил он, разводя руками. — С нашим воровством и бардаком и народовольцев не надо. Сами всё погубим и разрушим.
Победоносцев задумчиво кивнул. Слово взял Черевин.
— Тут, Серёжа, не всё так просто, — негромко сказал он, расстёгивая верхний крючок мундира. — Насчёт воровства и бардака я с тобой согласен. Только сейчас речь не об этом. Я ведь сам на том поезде был, через вагон от государя. Да, разогнались от души. Да, шпалы дрянь и гравий не лучше. Только все эти причины, если какую-то роль и сыграли, то не главную. Главное в другом…
1
Подробнее о гатчинском деле см. Александр Домовец «Гатчинский бес», М.: Вече, «Военные приключения».