— То есть как это нет? А позапрошлогоднее покушение Генералова с Ульяновым? Ну и прочих?
— Да какие там народовольцы! Так, эхо одно… Переловили, как куропаток, всю группу взяли.
— Значит, террорист-одиночка?
— Опять-таки не сходится, — задумчиво сказал Черевин. — Адская машина, фальшивые документы — кстати, сделаны отлично, потому и подозрений не вызвали, — это скорее по плечу организации. Просто разные бывают организации, и необязательно революционные…
О чём это он? И почему говорит обиняками?
Обер-прокурор поднялся, подошёл к окну, за которым угасал дождливый мартовский день, и долго вглядывался в пустынную по случаю ливня Сенатскую площадь. Повернувшись к Белозёрову, вдруг спросил:
— А скажите, Сергей Васильевич, что за документ вам доставили второго дня из английского посольства?
Глава вторая
Вот так вопрос…
— А вы откуда знаете? — удивлённо спросил Сергей.
И такое недоумение нарисовалось на лице художника, что Победоносцев не удержался от улыбки, слегка тронувшей тонкие губы.
— Ну, откуда знаю, — об этом, с вашего позволения, чуть позже… Но вы не ответили. Или это секрет?
— Да какой там секрет, — с досадой откликнулся Белозёров. — Письмо это было от английского посла Мориера.
Обер-прокурор с генералом обменялись быстрыми взглядами.
— И чего же хочет господин посол от художника Белозёрова? — вкрадчиво осведомился Победоносцев.
— Портрет хочет. Чтобы я нарисовал его дочь, мисс Элен. Видел, мол, мои картины на выставках и в частных собраниях, восхищён талантом живописца и всё такое прочее. Сплошной политес. — Помолчав, Сергей с усмешкой добавил: — Сэкономить хочет, не иначе.
— Это в каком смысле? — изумился Черевин.
— А в прямом. Сколько я с него возьму за портрет? Тысячи три-четыре. Ну, если обнаглею, то пять. А в Англии с него слупят намного больше. Там художники дорогие.
— М-да… — неопределённо сказал Победоносцев. — И что вы думаете насчёт этого предложения, Сергей Васильевич? Кажется, не в восторге?
— С чего тут восторг? — произнёс Белозёров, пожимая плечами. — Отец мой, боевой офицер, Царство ему Небесное, на Крымской войне дважды был ранен. И навоевался, и насмотрелся, и много чего передумал. Так он всегда говорил, что Англия — это лев с повадками шакала. И более подлого государства в мире нет… Откажусь, наверно. Заказов у меня и без посольской дочки хватает.
— А вдруг международный скандал вызовешь? — поинтересовался Черевин. — Послы — они, брат, обидчивые. Тем более, англичанин. Откажешь ему, а он ноту протеста забубенит.
— Да и хрен с ним, — рубанул Сергей по-гусарски, как в старые добрые времена. — Простите, Константин Петрович… Я вот вместо пяти тысяч запрошу десять. А то и пятнадцать… для верности. Сам откажется.
Победоносцев хмыкнул:
— Насчёт приглашения написать портрет мы, в общем, догадались. О чём ещё могут писать из посольства художнику? Вы же лицо неофициальное, — без чинов, званий и титулов… Но я почти уверен, что даже если вы запросите не пятнадцать тысяч, а все пятьдесят, посол всё равно согласится.
Сергей не удержался, — простецким жестом почесал в затылке.
— Это с какой стати? — удивлённо спросил он.
— А с такой, что в посольстве весьма хотят познакомиться с вами. Лучше бы и подружиться.
— Да зачем я им нужен? У них там что, в Англии, свои художники перевелись?
— Художников там предостаточно. Но Белозёров им интересен вовсе не своим несомненным талантом. Гораздо интереснее, что Белозёров вхож в аристократическое столичное общество, знает немало влиятельных персон, близок к царской семье, наконец. Вот это для них очень важно. — Обер-прокурор снял очки и подслеповато взглянул на Сергея. — Понимаете? Портрет — это только зацепка. Предлог для завязывания отношений с нужным человеком. С вами. И за ценой не постоят.
Повисла пауза.
— Вот что я скажу, Константин Петрович, — сказал Сергей наконец. — Шли бы эти англичане со своим интересом по известному адресу. Ведь если я правильно вас понял… а я, кажется, понял вас правильно… хотят они в моём лице получить своего человека поближе к высоким сферам. А то и к высшим. Так?
— Сформулировано точно, — оценил Победоносцев.
— Перетопчутся! — гаркнул Сергей, страдая от невозможности выразиться покрепче. Шрам на правой щеке — память о гатчинском деле — побелел. — В армии это называется вербовкой и шпионажем.