Его трясло, как человека, на глазах которого зарезали родную мать.
— Конец моему терпению! — вскричал и Марк Лициний Красс. — Надоело с тобой возиться.
Теперь, когда кольцо оказалось у него и перестало освещать Эксатра своим непонятным светом, Красс прояснившимся взором увидел раба во всем его ничтожестве.
Он сделал знак Мордухаю.
Мордухай страшным ударом свалил Эксатра с ног.
Пока поверженный раб, распластавшись под колонной, лежал в беспамятстве, кузнецы из обоза надели ему железный ошейник с длинной и прочной цепью. Очнулся Эксатр от дикой боли во лбу, — будто глаза ему ослепили, сунув в них раскаленное железо.
Он закричал, забился, но его держали крепко.
— Полюбуйся! — Красс злорадно поднес к его безумным глазам круглое зеркало.
И Эксатр прочитал у себя на багровом лбу отраженную надпись: «Верни беглого Крассу».
Заклеймили! Лучше б они исхлестали его бичами.
Такой человек, как он, способен выдержать любую боль, но не сможет вынести позора.
— Деркето накажет! — заплакал невольник. — Запомни, Красс: она тебе отомстит…
— Хе, поэзия!
Эксатр наотрез отказался считать и переписывать добычу:
— Ты выжег мне мозг.
Его приковали к низу колонны, чтобы пришел немного в себя. И, дергаясь на прочной цепи, он временами выл, как собака.
— Вой, — со смехом поощрял его Красс. — Наконец-то ты принял обличье, достойное пса раба.
— О Анахита! — молился Эксатр. — О Ардвисура-Анахита…
Он искусал себе руки и чуть не обломал острые зубы о железную цепь.
И вдруг запрокинул голову, закрыл глаза — и запел. Никто никогда в этих краях не слышал песен таких тягучих, надрывистых, всего из пяти переливчатых тонов, на таком гортанном, грубом, шипящем языке.
Может, и для него самого это был чужой язык, усвоенный где-то в долгих скитаниях. Песня другого народа, другой даже расы: в ней звучало эхо далеких лесистых гор и сквозила необъятность желтых степей под чистым синим небом.
Эксатр бросил песню, едва начав, показал, тараща глаза, язык Мордухаю, сплюнул — и завалился спать.
— Не горит, — сказал он с усмешкой. Хотя лоб у него горел. Душа — тоже.
— Хэ-хэ. — Мордухай толстым пальцем постучал себе по виску. Мол, рехнулся наш умник.
Так был посрамлен заносчивый варвар, который не мог мириться с неволей. Красс торжествовал. Он одержал победу над строптивцем…
Красс пожаловался Едиоту:
— Письмоводитель мой… захворал. Не поможешь ли пересчитать добычу? Я не знаю здешних цен.
— У меня есть отличный письмоводитель! — сказал с готовностью Едиот. — Я и сам тебе помогу.
Негоциант привел молодого приказчика с бледным тонким лицом, тонким носом, большими черными глазами и маленькой черной бородкой.
— Натан его имя.
Натан серьезен, тих и внимателен, сама исполнительность.
Они, помолившись, приступили к работе. Ни одного браслета, камня, кольца или кубка, ни одной монеты, диадемы, подвески, бляхи, серьги, перламутровой бусины, вазы не пропускал Красс мимо внимания. Своими руками ощупывал каждую вещь. Все до последней дешевой стекляшки бралось на учет; уже в первый день они насчитали добра на несколько десятков тысяч драхм.
— Тут его на миллион! — восхищался Едиот.
У него дрожали руки. Впрочем, как и у Красса. Лишь Натан невозмутим. Он спокойно, четко и деловито царапал римские цифры на восковых писчих досках. Толковый юноша.
— Не отдашь его мне? — шепнул завистливо Красс Едиоту. — От Эксатра, я вижу, больше не будет пользы. Проклятый Лукулл! Подсунул мне чудо…
— Что ты? Племянник. Учится у меня торговому делу. А вообще-то, — совсем понизил он голос, — сколько дашь?
— После, после…
К вечеру они измотались. Красс велел принести поесть. Он брезгливо следил за тем, как ест Едиот. Грязный, вонючий, во всем неопрятный, он и ел неопрятно: разодрал руками соленую рыбу и, не утруждая себя ее очищением, чавкая, грыз ее, как зверь.
Только деньги он считал красиво: его большие грубые лапы от прикосновения к золоту приобретали музыкальную чуткость и нежность…
Когда старики задремали, Натан взял плоский хлеб, кувшин с вином, разбавленным водой, и вынес Эксатру.
— Я потрясен твоей добротой! — воскликнул Эксатр ядовито. К хлебу не притронулся. — Прямо хочется плакать, да выжег мне слезу Красс. Не боишься: Яхве накажет за то, что ты бросил хлеб псу- чужеземцу, рабу?
— Мы все тут рабы, — тихо сказал Натан.
— А, — Эксатр пригляделся к нему, — похоже, ты не совсем глуп. — Он отломил от хлеба кусок, сунул в рот. — Слышал, грамотей, о Вавилонском плене?