«Такелажник» подобострастно вертелся вокруг кровати шефа. Подметал разбросанные окурки, подтирал многочисленные плевки. Трудно представить себе, что еще вчера Петро едва передвигался, шаркал подошвами, хватался за стены и за спинки кроватей. Сейчас он был жизнерадостен и активен. Его поведение лишний раз подтверждало, что он вовсе не авторитет — обычная шестерка, примитивный слуга вора в законе.
— Побледнел ты, дед, капитально, — решительно поднялся Иван. — Побредем с тобой к медицинским светилам… Пора.
Действительно, пора. Тем более что возле палаты освобожденная врачами из заключения — постельного режима вьюном кружит Галина. Высматривает, вынюхивает. Не таясь, перемаргивается с Петром и курякой.
По «картотеке» Гошева она значится человеком Костыля, по поведению — «пехотинец» Ухаря. Ее появление возле нашей палаты можно расценить двояко: охрана старого «хозяина» либо выполнение задания нового.
Сидорчук бережно поддерживает меня под локоток. Выбрались в коридор, ощущая на себе подозрительные взгляды «дружанов». Хорошо еще, что отсутствует Трифонов.
Иван обнимает меня за талию левой рукой. В правой держит спрятанный в кармане пистолет. Обстановка, прямо сказать, не санаторная, можно ожидать всего.
Кабинет начальника отделения напоминает командный пункт. За столом — Гошев. Рядом с ним — командир подразделения омоновцев. В защитной форме и в бронежилете.
— Входы и выходы зданий больницы перекрыты, — докладывает он неизвестно кому: мне или капитану. — В переулке — бронетранспортер и резервная группа…
— Не забывай — больница, — напористо напоминает Николай. — Перестрелка не допустима…
— Ясное дело… Ребята проинструктированы… Стрелять будут в самых крайних случаях…
— Ни в крайних, ни в бескрайних — никакой стрельбы. Это — приказ.
Командир недовольно морщится. Ему не хочется подставлять своих ребят, рисковать их жизнями. И без того отряд несет потери в непрекращающихся схватках с бандитами… А тут — не стрелять, брать живыми…
— Постараемся, — по-прежнему недовольно твердит он. — Только не все зависит от нас…
— А ты попроси преступников сложить оружие и поднять лапы над головой. Тогда и будет тебе бескровная победа. С орденами и лавровыми венками, — язвит Гошев. Уголок глаза нервно подрагивает. Волнуется.
Венками нас обеспечат… на кладбище…
Иван, надев под халат бронежилет, снова уходит в палату. Будто на передовую. Теперь его подопечный — «такелажник»…
34
Время — семь утра.
В мое распоряжение предоставлена кушетка на «командном пункте», но спать не хочется — нервы напряжены до такой степени, что малейший рывок и — порвутся в лохмотья.
Внешнее наблюдение должно зафиксировать появление Ухаря, но пока — безрезультатно. Я почему-то уверен — авторитет не снизойдет до личной проверки выполнения отданного Фариду приказа, пошлет шестерок. Может и не послать — поручит той же Галине…
А вдруг ликвидация Костыля означает для Ухаря решение проблемы существования банды?… Тогда прибудет…
Восемь утра.
Сейчас возьмут на операцию Костыля… пока что — Алексея Федоровича…
35
Я будто раздвоился. Под влиянием двойной дозы успокаивающего, введенного мне лично Федором Ивановичем, полулежу на кушетке, прикрыв воспаленные глаза. Команды, отдаваемые командиром омоновцев, голос Гошева, инструктирующего своих сыщиков, — все это проходит мимо сознания, не задерживаясь.
Одновременно лежу на своей кровати у окна и слежу за Костылем.
По обыкновению, поскрипывая, Алексей Федорович укладывается на каталку. Вокруг — сестры.
— Так нельзя! — раздражается одна из них. — Надо раздеться. Повезем не на прогулку — в операционный блок…
— А я что в смокинге, что ли? — не менее раздраженно скрипит куряка. — Голяком лежу, шкуру снимать не стану…
— А трусы?
— Или — не нагляделись? — ехидничает Алексей Федорович. — Зря стараетесь, бабоньки, любоваться у меня нечем…
Ко всему привыкшие сестры иронически хихикают. Одна — рослая, дородная — решительно засучивает рукава халата и подступает к каталке.
— Или ты сам, дедок, трусы стянешь, или я помогу… Ишь, какой стеснительный!
Отвернитесь хотя бы, бесстыжие!…
Наконец больной готов, накрыт до подбородка простыней, под голову подсунута тощая подушка. В руке крепко — не вырвешь! — зажаты пачка сигарет и зажигалка.
Попытались сестры отобрать курительные принадлежности силой — куда там! — бухгалтер так завизжал и заскрипел — уши заложило. Посмеялись медички и махнули на хулигана рукой — пусть едет со своей пустышкой, в предоперационной палате все равно отберут.
Куряку везли по коридору к лифту торжественно. Сзади, будто за катафалком, — «такелажник» и Сидорчук. Встречные больные советовали держать хвост трубой, не поддаваться костоломам.
— Ежели медики вшивые не зашьют внутрях ножницы да пинцет — выдюжу, — храбрится бухгалтер в ответ на пожелания. — Кость у меня от родителя — крепкая. Не родился еще хирург, который сопроводит меня на небеса…
Все успевал Алексей Федорович, передвигаясь без помощи ног и костылей по коридору. И на добрые пожелания отвечать, и наказы-приказы отдавать «такелажнику», и приветы посылать куда-то исчезнувшему супротивнику — бате…
Наконец, каталка въехала в кабину лифта и двери закрылись
— А ты не хотел бы полюбоваться, как станут потрошить соседа? — вежливо обратился к «такелажнику» Иван. — Ведь столько времени пролежали рядом, будто новорожденные близнецы… Бухгалтер заслуживает маленького внимания…
— А туда разве пускают? — засомневался Петро. — Как бы не смайнали ногой по заду…
— Всю ответственность беру на себя, — выпячивает и без того крутую грудь Иван. — Меня в этой больнице все знают и уважают. Хожу без пропусков и разрешений. И тебя проведу…
— Ну, ежели так…
Вошли в лифт. Иван что-то шепнул лифтерше, и та, согласно кивнув, оставила больных наедине друг с другом. Петро даже удивиться не успел подобной вежливости обслуживающего персонала, как на его запястьях защелкнулись никелированные наручники. Возвратилась по зову Сидорчука лифтерша, и они втроем поехали не наверх, в операционный блок, а вниз — в вестибюль. Там Петро повстречался с Трифоновым, которого — тоже в «браслетах» — выводили через черный ход к машине…
Операция проходила строго по плану. Без шумовых эффектов в виде стрельбы и рукопашной…
36
В предоперационной палате каталка остановилась. Сестры ушли. Вместо них — двое в белых халатах.
— Одевайтесь, — вежливо предложил один из них, показывая на кушетку, где аккуратно сложена одежда — брюки, рубашка, халат.
— Уже все сделано? — удивился куряка, но в голосе — непонимание и тревога. — Ох, и умельцы! Ну и медицина' Лазером вырезали, что ли? Сколь живу, не видал такого…
Алексей Федорович все отлично понял. Придурялся по привычке. Тянул время, собираясь с силами для первого допроса. В том, что его допросят по горячим следам, не сомневался. Опыт богатый — чуть лине десять лет провел в изоляторах, тюрьмах и на зонах.
— Лазер — впереди, — хмуро пошутил оперативник. — Ты вот что, дед, не плавь нам мозги, не тяни кота за хвост. Хуже будет, если сами оденем тебя… Заработаешь.
Несмотря на неприкрытую угрозу, куряка одевался не спеша, со вкусом. Посетовал на отсутствие приличного галстука, потребовал зеркало — причесаться.
— В камере причешут, — так же хмуро пообещал второй парень. — Парикмахеры там классные, — и причешут и разлохматят.
Чтобы не разжигать нездорового любопытства со стороны знающих куряку больных, наручников не надели. Умело забинтовали голову — одни глаза свободны.
— Придется тебе, дед, передвигаться без костылей. Больно уж они у тебя приметные…
— И не подумаю. Несите на руках