Киммерийцу стало стыдно за самого себя, когда он услышал, как торопливо говорит голосом, утратившим твердость:
— Нет, твои пальцы уже ощупывали такие же! Изваяние на площади. Ну, голова на туловище паука. Лицо с бородой. Четыре одинаковых лица и на всех гл... м-м... гнилогнои, как у меня. Слушай, да спрячь ты свою железку!
Железка выпала из разжавшейся ладони слепца и воткнулась острием в песок. Колени его подкосились, он опустился на песок, выговорил: «Ты — Всезнающий Бог! Ты — Кром!» и лишился чувств.
«Получается, они образину на паучьих ножках почитают за Крома», — неприятно поразило киммерийца это открытие.
— Зря я про Крома ляпнул. Ох, и намучился я тогда с моим новым знакомым! Когда он пришел в себя, мне пришлось долго успокаивать его, уговаривать обойтись без битья головой о песок и выкрикивания славословий. «Не Кром я, не Кром, и не бог», — устал повторять я, но, наконец-таки, достучался до него. «Не Кром? А кто тогда?» — спросил он, когда его рассудок вернулся на привычное место. А я еще тогда сам не решил, кто я такой для него, и потому начал издали.
— Вот посуди сам, — сказал Конан, — как я могу быть Кромом? Где живет Кром?
— Известно, где! — фыркнул Везунчик, сидя на корточках у противоположной решетки. — Он спит в Обители Богов, но знает о каждом человеке все, что тот делает и о чем думает. А когда настанет Последний Час, Кром проснется, победит всех и начнет вершить суд: кого из жителей отправить на Серые Равнины, а кого взять с собой в Обитель...
— Правильно. — Конан взял на заметку и то, что в компании здешних «богов» место Крома, оказывается, свободно. — Он спит. Как же, по-твоему, я, если я Кром, могу спать и одновременно находиться в Убежище Оступившихся? Разговаривать с тобой?
Везунчик озадаченно поскреб в клочковатой шевелюре. Не давая ему времени найти подходящий ответ, Конан продолжал наступление:
— И тебе прекрасно известно, как выглядит Кром, — варвара передернуло, — а я выгляжу, как нормальный человек, не так ли?
— Похож, — нехотя вынужден был признать Везунчик. — Вот только гнилогнои...
— Да забудь ты о гнилогноях! — рассердился киммериец. — Мало ли чего у меня там на лице... Я знавал одного торговца шерстью из Шагравара, так у него вообще два носа было.
Везунчик на мгновенье замер, потом недоверчиво потрогал свой нос, переспросил:
— Два? У него было два носа?! — и вдруг разразился таким хохотом, что даже затряслись стены клетки. — Два носа! Ну, ты сказал! Два!
— И это не мешало ему обвешивать покупателей так, что однажды стражники отрубили ему оба, — добавил Конан.
— Ой, я не могу!..
Несмотря на то, что Везунчик, судя по всему, особым умом не блистал, барьер недоверия можно было считать успешно преодоленным, а знакомство — состоявшимся. Теперь имело смысл расспросить сокамерника поподробнее о здешних порядках. А тот, как видно, был не новичком в Убежище Оступившихся.
— Эй, чего шумишь? — вдруг раздался за спиной Конана недовольный голос.
То ли из-за громогласного смеха Везунчика, то ли из-за прирожденной осторожной поступи местных жителей, но киммериец не услышал приближения незнакомца.
Он обернулся. По ту сторону решетки стоял высокий худощавый слепец с тупоносым дротиком в руках. Не иначе, местный надзиратель. Черноволосый, смуглый, с зашитыми по обыкновению глазами, он держался на безопасном расстоянии от клетки, однако дротик его был направлен точно в лоб весельчаку. На груди худощавого поблескивала крупная бляха с непонятным выпуклым символом.
— Прекратить смеяться! — гаркнул надзиратель. — А то щас как врежу промеж гнилогноев!
— Да ладно тебе, Коэн. Этот парень такую умору рассказывает, аж гной потек... — утирая слезы, сочащиеся через нитки, проговорил Везунчик. — Послушай только!
— Некогда мне слушать, — уже не так грубо отрезал названный Коэном. И повернулся ухом к киммерийцу. — Эй, чужак, ты чего народ пугаешь? А то щас и тебе ка-ак...
— Да ладно, Коэн, не злись. Лучше пожрать бы сготовил, жрать охота, сил нет...
— Пожра-ать, — проворчал надзиратель, но дротик опустил. — Тебе бы жрать только, лучше б о себе подумал, вот лопнет терпение у Богов, они с тобой церемониться и перестанут...
Продолжая ворчать что-то под нос, надзиратель удалился.
— Кто это? — спросил варвар.
— Охранник тутошний, — махнув рукой и окончательно успокоившись, ответил сокамерник. — Два носа, придумают же... А Шагравар — это где? Что-то я не слышал о таком месте.
— Далеко. Очень далеко, — вздохнул Конан.
— Дальше, чем Три Сосны на Каменном Берегу?
— Пожалуй, что да, — усмехнулся киммериец.
— Ну, ничего себе... — уважительно протянул Ворчун. — Эк тебя занесло... А я дальше Южных Оврагов и не бывал нигде. И что, там все у вас с гнилогноями, как у Крома? Или только двуносые попадаются? И почему в Убежище угодил?
— Очень много вопросов, Везунчик, тебе не кажется? — нахмурился Конан. — По-моему, сейчас моя очередь спрашивать.
— Да и спрашивай, — стушевался новый знакомый. — Что я, против, что ли, мне-то скрывать нечего...
— Тебя-то за что в Убежище посадили?
— А, сам виноват. — Везунчик озабоченно поскреб в боку. — Прошлым теплом услыхал, что плотник Огги собирается холод провести в доме невестки, сын у нее занемог, вот я и решил пощупать, что у него в мастерской интересного может храниться. Нащупал, в мешок покидал, да и ноги быстренько сделал... Да, слыхать, не слишком быстро. Стражники за мной погнались, достали — и вот я тут...
Конан про себя улыбнулся. Только теперь, при свете дня, он узнал собеседника — именно его повстречал варвар прошлой ночью, когда пробирался задворками города. Именно его ткнули в спину дротиком и поволокли куда-то двое в одинаковой форме...
— «Тепло» и «холод», — задумчиво проговорил Симур. — Понимаю. Это на их языке «день» и «ночь». Они же слепые, с понятием света незнакомы...
Киммериец кивнул:
— Это я и сам уже дотумкал. Мне хотелось выяснить у Везунчика, как можно слинять из Убежища. Я не собирался сидеть в клетке до тех пор, пока «боги» соблаговолят решить мою судьбу. Страшно было, конечно, думать о побеге, но я почему-то был уверен, что ничего хорошего в решении «богов» меня не ждет. Поэтому уж лучше пересилить страх, чем покорно ждать смерти...
— И что Везунчик?
— Да ничего. Он оказался еще тупее, чем я думал. В Убежище его забирали примерно дважды в месяц, всякой раз за попытку грабежа, держали несколько дней в клетке, награждали двадцатью плетьми и отпускали... Так что законы тамошних «богов» ко всякого рода преступникам помягче шадизарских.
— Это легко объяснимо, — сказал Симур, отщипывая виноградину от кисти на серебряном блюде и отправляя ее рот. — В городе должен поддерживаться порядок, поэтому стражники всегда должны быть начеку. А среди слепых от рождения не так уж много людей, склонных к преступлению, поэтому их нельзя изводить под корень. Чтобы стража не дремала, они иногда должны проявлять себя.
— Наверное, все так, как ты говоришь, — несколько раздраженно ответил Конан, — но мне-то от этого было не легче. Везунчик как свои пять пальцев знал город, однако о том, что находится за его пределами, не имел ни малейшего представления. И как можно выбраться из тюрьмы не знал. И сколько охраны в Убежище, как расставлена и когда сменяется не знал. Знал только одно: через несколько «холодов» его отлупцуют по заднице, да и выпустят. Так что напарничек он был еще тот. Пожрать и поспать — вот и все, что его интересовало...
— О, вот и пожрать несут! — встрепенулся
Везунчик, по-собачьи подняв голову и потянув носом воздух. — Наконец-то!..
В самом деле, с противным скрипом отодвинулась металлическая заслонка на двери клетки; надзиратель по имени Коэн протолкнул внутрь две мятые миски с кусками вареного мяса, одну за другой, и кувшин, почти до краев полный воды. Постанывая от удовольствия, первым схватил миску — ту, где мяса было чуток больше, — Везунчик. И принялся, чавкая, жрать: запихивать пальцами мясо в рот и, кажется, не прожевывая, глотать. Будто его не кормили неделю. Или будто его кормят в последний раз.