«А вдруг не спит? — мелькнула в голове тревожная мысль. — Вдруг сидит на кровати, закутавшись в одеяло и дрожит от страха перед огненными силуэтами, которые опять бессовестно вторглись в одно из его сновидений? Или стоит у окна с чашкой чуть теплого чая, пытаясь увидеть что-то сквозь непроглядный мрак тропической ночи. Точнее, кого-то. Меня».
Ладно, если бы так. Мальчишка сильный, переживет. Воображение пошло дальше: а вдруг эта ночь окажется для Ричарда роковой? Вдруг прямо сейчас, в эту самую секунду вестники апокалипсиса пришли к моему ребенку в последний раз, чтобы забрать с собой? А утром полицейский, ради такого случая сменивший обычную форму на траурный черный костюм, безучастным голосом выразит соболезнования и попросит расписаться в некрологе.
Я так живо представил эту картину, что даже сердце застучало с перебоями. Еще немного, и я перестану отличать реальность от собственных страхов. Интересно, это часть моего проклятия, или я просто схожу с ума на фоне происходящего?
«Нет, не думай об этом, — приказал я себе, стараясь привести в норму участившееся дыхание. — Если верить словам Ричарда, здоровье у него пока не ухудшилось, он просто видел силуэты. Стало быть, запас времени есть. И если бы что-то случилось, он бы сказал. Или нет? Вдруг он будет молчать, чтобы казаться взрослым и не доставлять мне новых проблем?»
В какой-то момент мне мучительно захотелось позвонить ему и спросить, все ли у него хорошо, но и этот порыв удалось сдержать: если у него все в порядке, после моего звонка он всерьез встревожится и будет выпытывать, в чем дело, а этого ни в коем случае нельзя было допускать.
Чтобы не торчать всю ночь под забором, словно бродяга, на которых прохожие обычно смотрят со страной смесью жалости и презрения, я решил прогуляться по городу, на окраине которого и был расположен элитный лицей.
Городок был совсем небольшим, и потому его улицы пустовали. В свете электрических фонарей таинственно мелькали широкие ветви пальм. Если не смотреть на тротуар под ногами, можно представить, что шагаешь по диким джунглям, а фонари — это светящиеся цветы или глаза притаившихся хищников. Наверно, будь я моложе и беззаботнее, я б так и делал.
Я улыбнулся, вспомнив, как любил ночные прогулки в юности. Мне всегда казалось, что ночью гравитация падает и ходить становится легче, чем днем. Поверхность будто пружинит под ногами, уговаривая помчаться вприпрыжку — все равно никто не видит. И так хочется оторваться от земли и унестись далеко-далеко, в мир, полный искренности и больших свершений. В мир, где есть только самое главное.
В детстве я почему-то думал, что этот мир где-то там, в недосягаемой вышине, затерялся среди осколков гигантского, разбитого на заре мироздания кем-то всевышним звездного зеркала.
Я резво сбегал вниз по крутому холму и падал на ковер из мягкой, сочной травы, полной грудью вдыхая её медвяной аромат и наслаждаясь каждым мгновением. А потом переворачивался на спину и глядел на бесконечный звездный калейдоскоп.
Мысли уносились от серой обыденности, открывая передо мной неведомые миры, вобравшие в себя все самое яркое и чудесное. Я словно переносился в другую реальность, и для меня эти ночи становились волшебными.
Порой мне казалось, что именно ночью я живу настоящей жизнью, а днем просто играю роль в каком-то грязном и дешевом балагане. Роль, от которой уже тошнит всех, включая меня.
Лишь в одиночестве я мог обрести свободу и стать собой. Понять, а какой я на самом деле, вне этой паутины из лжи, лицемерия и притворства. Среди людей я всегда был в какой-то мере ненастоящим, и даже мысли мои словно были продиктованы кем-то извне, а я просто их повторял, да еще и с почти искренней верой.
Если подумать, с тех пор ничего и не изменилось. Разве что даже по ночам я разучился обретать свободу. Я шагал по тротуару, и мне хотелось, как в детстве, отпустить все дневные сомнения и тревоги, раскрыть руки навстречу ночному ветру и наслаждаться свободой. Но я не мог. Насущные проблемы приковали душу к земле и не позволяли ей оторваться. Мама, Сьюзен, Ричард, Тор, потерявший возлюбленную, проклятие, апокалипсис… Не слова, а тяжеленные камни, которые не снять, не сбросить.
А тот неведомый мир, в который я верил в детстве, оказался фальшивкой. Побывал я в космосе, и что? Там нет ничего, кроме холодной пустоты и застывшей вечности. А то, что я видел тогда, лежа на склоне холма, на самом деле было в моем сердце. И реальность разрушала по крупицам этот прекрасный мир, как вода подтачивает камень. Каждая непоправимая ошибка, каждый погибший друг — новая трещина в нем. И с каждым днем этот мир расшатывался, становясь все более зыбким и эфемерным. А потом он просто раскололся, не выдержав натиска, и исчез, оставив в душе лишь зияющее отверстие.
Наверное, я сказал бы, что умер, если бы не стоявшие передо мной проблемы. Только они заставляли меня мыслить, принимать решения, действовать — словом, жить. Выходит, и они несут в себе пользу? Как же все сложно, и как жаль, что рядом нет мамы, которая помогла бы во всем разобраться.
Наверное, так я бы и проскитался всю ночь по улицам, копаясь в себе и запутываясь все больше, если бы внезапно не налетел ураган.
Неукротимые тайфуны, приносящие с собой тяжелые, напитанные влагой и пронзаемые стрелами молний тучи — обычное дело для тропических и субтропических широт. Такое вот неприятное дополнение к вечной зелени пальм, теплому морю и яркому солнцу. Да, здесь погода менялась еще более непредсказуемо и стремительно, чем на осенней базе.
Я и глазом не успел моргнуть, как не пойми откуда налетел порывистый, буквально сбивающий с ног ветер, звезды на небосклоне померкли, словно кто-то шутя щелкнул магическим выключателем, а сверху начали падать тяжелые капли, прибивая к асфальту скопившуюся за день пыль. Еще через несколько секунд дождь уже хлестал как из ведра, посаженные ровными рядами пальмы кренились к земле, а над головой оглушительно грохотали раскаты грома.
Я прочел достаточно книг о людях, унесенных ураганами, чтобы понять: находиться на улице в такую погоду небезопасно.
Мысленно ругая себя, что не остался ночевать в корабле, я поспешил на центральную улицу — единственную, что не пустовала в столь поздний час — и, предварительно скрыв свой облик произвольной иллюзией, заскочил в первое попавшееся заведение.
Непривычно громкая, ритмичная и раздражающе однообразная музыка жестоко давила на уши, а громкий смех и развязная болтовня подвыпивших завсегдатаев вызывали пульсирующую боль в висках. Но я все равно остался посреди этого ополоумевшего балагана: все лучше, чем мокнуть под проливным дождем и без конца сопротивляться порывам ветра.
Посетители бросили на меня равнодушные взгляды и тут же вернулись к напиткам и разговорам: должно быть, насквозь промокшие и лохматые люди, врасплох застигнутые стихией, были здесь привычным явлением. Вот если бы я не скрыл себя иллюзией обычного парня, мое появление породило бы ажиотаж: не каждый день в этот кабачок заскакивают галактические лидеры.
Я сел за самый дальний и неосвещенный столик: хоть я и скрыл свое истинное лицо, привлекать внимания все равно не хотелось.
Не успел я скинуть уже изрядно потрепанный и выцветший плащ, впитавший в себя так много дождевых капель, что в пору выжимать, как ко мне резво подскочил официант.
— Что вам будет угодно? — спросил он, заискивающе улыбаясь: должно быть, надеется на чаевые, вот и подлизывается.
— Черный кофе, — угрюмо бросил я, не глядя на официанта: от его насквозь пропитанной фальшью улыбки тошнило.
Я поймал себя на мысли, что в последнее время меня вообще раздражают веселые голоса, улыбки, смех и иные проявления благодушного настроения. Как, в самом деле, можно радоваться, когда все так плохо? Наверное, я им просто завидовал.
На лице официанта мелькнуло удивление: видимо, здесь было принято заказывать только спиртные напитки. Но, поразмыслив секунду, он кивнул и удалился.