– Конечно. Разве ты не имеешь права требовать от меня все, что хочешь.
– Так поклянись мне своей честью и нашей любовью, что не прикоснешься больше к картам, никогда больше не подойдешь к зеленому столу, за которым вы рискуете вашим состоянием, честью и даже жизнью. Страшная жертва, которую приносит наша Валерия за вину других, не должна быть напрасной, и честь имени не должна больше зависеть от шансов игры; я не в силах буду жить, боясь постоянно, что ты на краю пропасти. Прошлое вычеркнуто и забыто; но клянись мне, если хочешь, чтобы я была твоей женой, что ты и впредь всегда будешь чувствовать ко мне доверие, которое соединило нас, что никогда не подпишешь векселя без моего согласия, и тогда спокойно и счастливо мы начнем новую жизнь. Я чувствую и в себе достаточно сил и любви, чтобы заставить тебя полюбить, порядочную жизнь, без всяких пагубных, пошлых развлечений.
Краснея, слушал ее изумленный и смущенный Рудольф, было даже мгновение, когда он почувствовал себя оскорбленным, но звуки милого голоса, полные убеждения, и глубокая любовь, горевшая во влажных глазах Антуанетты, достигли своей цели; его собственная совесть говорила ему, что она права, что жизнь спокойная и правильная лучше зла, которое он испытывал в последние дни; любовь и угрызения совести по отношению к Валерии довершили дело. В последний раз, как соблазнительное видение, вспомнилась ему игорная зала и все пережитые в ней ощущения, от которых он должен был навсегда отречься, но добрая воля восторжествовала, и он открыто взглянул в глаза невесте, с беспокойством следившей за выражением его лица.
– Антуанетта, – сказал Рудольф, торжественно подняв руку, – клянусь тебе моей честью и нашей любовью – никогда не касаться карт, никогда не скрывать от тебя ни одного моего поступка! Все, нас касающееся будет у нас общим. Близ тебя и с твоей любовью мне легко будет начать новую жизнь; если же когда-нибудь я оступлюсь, то достаточно будет напомнить мне эту минуту и имя Валерии, чтобы вернуть меня на путь истинный.
Антуанетта кинулась ему на шею.
– Я верю тебе, Рудольф, и с радостью вручаю тебе мою судьбу.
Когда молодые люди вернулись в будуар, они нашли Валерию в объятиях отца.
– Отец, – сказал Рудольф, – в дни нашего несчастья бог посылает нам радость. Я привел тебе дочь и друга, а нашей бедной Валерии сестру.
При этих словах улыбка счастья блеснула на бледном лице графа.
– Милое дитя мое, – сказал он, целуя невесту сына, – будь счастлива, будь ангелом-хранителем Рудольфа, чтобы никогда не пришлось упрекнуть ему себя в таких пагубных увлечениях, как мои.
– Он обещал мне все это, и, я знаю, он сдержит свое слово, – ответила Антуанетта, целуя руку графа. – Новая жизнь начинается для вас и ваших детей. Проведите ее всецело с нами, а мы будем развлекать, холить и любить вас.
– Я понимаю тебя, дитя мое, и ты права, остаток дней моих я посвящу вам. Господь дал мне суровый урок, заставляя принять жертву дочери.
– Дорогой папа, ты преувеличиваешь свою вину и мою заслугу. Я вполне вознаграждена за принятое решение, которое служит источником стольких благ, – сказала в свою очередь Валерия, целуя Антуанетту. – Сознание, что моя лучшая подруга становится моей сестрой, служит мне огромным утешением, и, я надеюсь, все кончится лучше, чем мы думаем.
Утром, в назначенный для помолвки Валерии день, старый граф отправился к барону Маврикию фон Гойю, опекуну Антуанетты, и формальным образом просил у него руки молодой девушки для своего сына. Достаточно было нескольких слов, чтобы покончить это дело, так как они были старые друзья и товарищи по школе. Но на замечание барона относительно расточительности молодого графа отец мрачно отвечал:
– Не бойся, Маврикий, мы с Рудольфом излечились от прежних безрассудств. Тебе, моему старому верному другу и крестному отцу Валерии, я должен сказать все.
И ничего не скрывая, он рассказал ему перипетии последних дней, сообщив и о добровольной жертве, посредством которой дочь его искупала честь всей семьи.
– Сегодня, – закончил он, – должен состояться этот постыдный торг. Отец Мартин привезет Мейера к обеду. Но при мысли, что моя невинная девочка вложит свою руку в лапу этого противного, негодного еврея, что она должна окунуться за грехи мои в эту грязь ростовщичества, в это невесть откуда взявшееся унизительное общество, – в душе все переворачивается, и я считаю себя вдвойне подлецом, терпя подобную гадость. Умоляю тебя, Маврикий, приезжай ко мне сегодня обедать, ты крестный отец Валерии, твое присутствие на ее тайной помолвке будет облегчением и для нее и для меня.