Уходя, она засыпала ею свои следы и следы Таранки. Тот вылез из форточки после Задрыги. Легко спустился вниз. Шакал, подбросив веревкой, отцепил «кошку» и малина вскоре растворилась в ночи, вернулась в хазу.
Глыба радовался больше всех… Когда-то мальчишкой- ремесленником строил этот банк. Тогда он был совсем другим человеком. Не думал, что знание объекта пригодится совсем для других дел. А ведь этот банк обживался и обустраивался на его глазах. Фэзэушники помогали носить мебель. Им верили. Им рассказывали, каким будет банк. И ребята старались, помогали взрослым. Верили, что этот банк и впрямь — народный. Стоит только принести накопленные — как на них пойдут проценты.
По половине из заработка приносил сюда Глыба. Работая на стройке по две смены. Во всем себе отказывал. Даже в кино не ходил. Запасных носков не имел. Все клал на счет в сберкассу. Она тогда была на первом этаже банка. Ох, как мечтал тогда мальчишка о мотоцикле с коляской! И о том, как обставит свою комнату, какую ему обещали в новом доме.
— Привезу Настю! Поженимся с нею. В городской квартире ей понравится, — думалось ему.
Четыре года прошло. Вклад на книжке и впрямь вырос. Решил Глыба поехать в деревню за невестой. Собираться начал. А тут объявили о денежной реформе. От вклада остались жалкие гроши.
Глыба тогда чуть не свихнулся. Ему долго не верилось в
случившееся. Государство, где он родился и вырос, так люто обмануло и ограбило его. Ведь каждая копейка вклада была щедро полита его потом. Сколько раз отказывал себе в еде… Одевался хуже всех. Берег, копил на будущее. А его отняли…
В тот день он напился с горя до беспамятства. Просадил всю зарплату. И костылял власти на весь пивбар. Случайные собутыльники кивали. Когда из-за соседней стойки подошли двое, собутыльники уволокли Костю подальше от беды. Он плакал и пил. Он долго не мог смириться с реформой, перестал верить в слова и обещания, его тошнило от газет и радио. Он материл портреты и памятники. Он жил одной мечтой — отомстить за брехню.
Послушав его, Шакал поднял Глыбу с парковой скамьи среди ночи. Взял в стремачи, не вдаваясь в подробности. Малина в тот день трясла универмаг. И Глыбе пришлось отбиваться от троих милиционеров. Кто-то из кентов задел сигнализацию. Фартовые сбежали. А Глыба, раскидав в злобе милицию, побрел за город. По пути его нагнал Шакал…
— Вот твоя доля! — сунул в руки пачки денег. Костя онемел. Понял, с кем повстречался, кому помогал. А Шакал сказал тихо:
— Это за отнятое! Свое вернул! Ты — не украл, лишь возместил. Секешь?
— Дошло! — выдохнул Костя. И поплелся за Шакалом. Через ночь, через годы, через тюрьмы и зоны, через радости и муки. Он ни разу не пожалел, что связал свою судьбу с Черной совой. У нее не было реформы. Здесь кенты держали слово. Никто никого не обжимал на положняке, в беде друг друга не бросали. И даже в тюрьмы, зоны, присылали еду, одежду, деньги.
Глыба навсегда запомнил случай, врезавшийся в память. Загремел он в ходку на пятнадцать лет. В саму Воркуту увезли его хмурые конвоиры. А через два месяца вызвали его на личное свидание с матерью.
Когда Глыба вошел в комнату, чуть дара речи не лишился, узнал Шакала одетого в бабье.
Вместо сисек — пачки чая, вместо задницы — грелка с водкой. На животе — мешок с купюрами. Он и помог… Вырвал Шакал Глыбу из зоны на вторую ночь. Увез в купированном вагоне к морю, к малине. Заставил забыть все.
Глыба всегда помнил тот случай. И Шакала, который вмиг понял удивление кента. И чтобы тот не выдал ненароком, кинулся на шею, со словами:
— Сынок, родный цыпленок! — целовать стал.
Глыба долго смеялся, вспоминая то свидание. Конечно, не
его одного вытаскивал из ходок Шакал. Все кенты были ему обязаны. Пахан никогда, никому не напоминал о своем.
Молчал и Глыба. Лишь радовался, тряхнуть банк в Брянске было его заветной мечтой. Ведь именно в нем остались отнятые реформой деньги. Именно там обманули, отняли все, посулив красивую сказку, бросили в пропасть.
Глыба торжествовал. Он отомстил. Вернул свое с лихвой. Не шевельнув пальцем, не голодая. Костя дрожал от радости.
Нет у него квартиры, лишь тюремные камеры, да холодные шконки в зонах стали его пристанищем. Давно вышла замуж Настя. За другого. Теперь уж, видно, свекровью стала, а может и бабкой…
Она забыла Костю. Да и он уже совсем редко вспоминал ее. К чему пустым голову забивать? — накрывает на стол, поторапливает Задрыгу. Та вдруг остановилась, в окно уставилась. Внимательно следила за мужиком, какой гнался с сеткой за собачонкой. Та удирала от мародера с визгом. Вот она забилась под порог хазы Шакала. Мужик развернул сетку и длинной ручкой выковыривал псину из-под порога. Прислушивался, что творится за дверью.
Задрыга тихо вышла в коридор. Резко открыв дверь, сшибла с ног Егора. И ухватив сетку, изорвала, изломала в щепки.
— Чего тут шаришь, ворюга вонючая? Что высматриваешь? Или шею давно не ломали гавенной кучке? А ну! Пошел вон! Не то бабам скажу! Они тебе живо яйцы вырвут! — кричала во все горло.
— Да тихо ты! — приложил палец к губам. И сказал шепотом:
— Ты не ори, как оглашенная. Мне другие нужны. Слышь, может видела? Говорят, ворюги тут скрываются. Мужики! Днем спят, ночами город грабят. Слыхала про таких? — подошел к Задрыге поближе. И вытащив измятый рубль, пообещал:
— Расскажешь, на конфеты дам…
Задрыга засопела, уставившись на рубль, закрутила острым задом на чурбаке, шумно сглотнула слюни.
— А ты меня возьмешь с собою воров ловить? — спросила тихо.
— С этим милиция управится и без нас, — ответил ей на ухо.
— Я сама не знаю, но от мамки слышала, что все воры теперь на кладбище прячутся. В город показываться боятся. Зато мимо кладбища — не проходи. Всех ловят. И детей…
— Это брехня! Зачем ворам дети? Ты такая большая, а в
глупости веришь? — удивился Егор. И заглянув через плечо девчонки в коридор, спросил:
— А ты чья будешь? Что-то я тебя никогда раньше не видел здесь.
— С деревни мы. Недавно сюда перебрались, — наблюдала Задрыга за Егором. И все думала, как с ним разделаться, как вдруг внезапно ее одолел приступ кашля.
— Что это с тобой? От чего так заходишься? — удивился Егор.
— Чахотка у нас. Семейная болезнь. Оттого с деревни уехали. Нас там никто к себе не пускал. Заразы боялись. У мамки, когда кашель одолевает, кровь с горла идет. А меня за это из школы убрали. Сказали, ни к чему учиться. Все равно скоро помру…
Егор, услышав это, подскочил как ужаленный, заспешил к повозке.
— Дядь! Рубль дай! На конфеты! Ведь обещал! А то собак выпущу! — пригрозила Капка. Но Егор ударил кнутом по бокам лошадей. Те взяли с места рысью. Далеко-далеко разносилась мужичья брань.
— Послали, матерь вашу, к беркулезным, какие не то землю, воздух портят! Они и без вас, милиционеров, скоро на погосте будут. Тоже мне — воров искать отправили серед инфекции! Я еще себя не проклял, чтоб заразу подхватить! Сами воров ищите в своих Заломах. С меня будя! Не свихнулся! И на собачках проживу! — Мчался, поднимая пыль по дороге.
Задрыга вернулась в хазу хохоча.
— Фискал засветился! Осведомитель от лягашки! — рассказала фартовым, что случилось во дворе.
Законники Черной совы слушали молча. Не смеялись.
— Срываться надо! — хмуро обронил Глыба, оглядев кентов.
— Смотаемся. Но прежде Дрезине долю надо отвалить, — напомнил Шакал и разделив долю пахана на всех кентов, повернулся к Задрыге:
— Мы к Дрезине хиляем. Помнишь его хазу?
Капка кивнула.
— Туда возникнешь, если совсем хило будет. Доперла? Менты могут сюда притащиться. Отмылься от них. Коли приморятся — на крыльце ведро оставь. Мы его приметим!
— Куда им после сявки! Они за свою шкуру держатся! — не поверил Таранка.
Боцман потрепал Капку по голове, сказав короткое:
— Отдохни от нас, кентуха!
Фартовые ушли, не ожидая наступления темноты. Шакал
решил, вернувшись в хазу, собраться в дорогу и уехать из Брянска надолго.