— Кто здесь? — послышался вопрос в темноте. Капка стояла, боясь шевельнуться.
Мужик моментально открыл дверцу машины, завел и не успел Шакал сообразить, машина уже была в конце улицы.
Никто из троих даже не предполагал такого поворота.
Шакал, взяв Задрыгу за грудки, чуть не задушил девчонку своими руками. Хорошо, что Глыба сумел отнять, вырвать Капитолину из клешней пахана.
Когда вернулись на хазу, Капка взвыла от боли и обиды. Чулки на ее ногах стояли коробом. Но этого никто не увидел… Да что там чулки? Ее саму замечать перестали, словно она откинулась в той луже. А может, и лучше было бы не выбраться из нее? — думает Задрыга, укрывшись одеялом с головой.
Ей даже куска хлеба не предложили. О чае — боялась попросить. Девчонка одним глазом выглядывала из-под одеяла, видела ссутулившегося, почерневшего с лица Глыбу и бледное лицо Шакала. Они курили молча, без слов, переживая случившееся всяк по-своему.
— Завалила дело! Теперь пахан никогда не возьмет с собой. А Глыба откажется готовить в закон. Боцман и Таранка подымут на смех. Вся малина потребует, чтобы Шакал отправил ее к Сивучу на подготовку. А может, и хуже, отдадут — в шмары — на утеху шпане… Третьего пути фартовые не знали. Капке стало страшно так, будто она по горло провалилась в яму с грязью и захлебывается ею, да так, что дышать уже стало нечем.
— Отец, прости меня! Я не хотела! Я умираю! — вырвалось со свистом из пересохшего рта.
Шакал не поверил в услышанное. Он зло обругал Задрыгу, отвернулся.
Капка, увидев это, перестала бороться за жизнь. Она почувствовала, как кто-то сдавил ее горло очень сильной рукой. А у нее не стало сил вырваться, оттолкнуть от себя мокрушника и наказать его за все.
Глыба, услышав сказанное девчонкой, прислушался к ее прерывистому дыханию, переходящему в хрип, подскочил. Задрыга уже теряла сознание. Она вся горела.
— Откидывается кентушка, пахан! — закричал в ужасе. Шакал подошел. Позвал дочь. Та не услышала.
Всю ночь вытаскивал Задрыгу из лап смерти пожилой врач, какого пахан, забыв об осторожности, привез на такси среди ночи.
— Скверные родственники! Где так простудили ребенка? Еще бы полчаса, и медицина была б бессильной! — ругал он фартовых.
Компрессы, примочки, втирания, массажи, уколы, таблетки, ими замучили Капку. Не разрешали вставать.
Шакал, из слов врача, понял, что положение Капки остается серьезным.
— Ей даже и думать нельзя об улице, о прогулках. Будет осложнение. Оно — опаснее самой болезни! — говорил врач. И Задрыга очень хотела обругать этого человека, такого беспощадного к ее судьбе.
Ни Шакал, ни Глыба и не Капка не могли предположить, как осторожен стал человек, какого они решили убить.
Семен не предполагал, что законники, столь изощренны и мстительны, так коварны и дерзки.
Милиция Ростова и в страшном сне не могла бы увидеть всего, что довелось пережить ее сотрудникам после смерти маэстро. Фартовые устроили настоящую облаву на милиционеров, приговорив к смерти всех до единого. И начали действовать уже на следующий день.
Милиция вначале ожесточилась. Устраивала проверки, засады, дежурства, патрулирования. Но каждую ночь в горотдел привозили по двое-трое убитых сотрудников.
Ножи и наганы, финки и свинчатки — все шло в ход. Милиционеров сбрасывали с чердаков высотных домов, душили в подворотнях и подвалах, вешали и топили, убивали выстрелом прямо в кабинетах из окон противоположных домов, из-за углов. Камнями разбивали головы в парках и скверах, врывались в квартиры. Милиция вскоре поняла, что теряет контроль над городом и перестает справляться.
Вначале об этом робко заговорили в кабинетах, где боялись включать свет. Потом эта тема выплеснулась на совещания. Милиционеры, даже с оружием, не решались возвращаться домой в сумерках поодиночке. Их развозили на дежурной машине. Но и ее обстреляли в одном из кварталов. Пробили шины. Едва оперативники вышли, чтобы заменить колеса, трое оперативников и водитель были убиты.
Охотились фартовые и на Семена. Стреляли в окно кабинета. Пуля просвистела перед глазами. Он задернул окна занавесками.
Вечером, когда садился в машину, узкое лезвие ножа пробило шинель, застряло в Арденской планке.
От семьи скрыл случившееся. Но на работе рассказал и стал осмотрительнее. Но… Стоило выйти из дома, и покушения на его жизнь повторялись.
Казалось бы, что могло грозить человеку во дворе горотдела милиции, где он оставлял свою машину?
Семен вышел из нее, направился к входу и внезапно на его голову, неизвестно откуда, упал большой кусок стекла. В момент падения он перевернулся. Бросали его острым углом вниз.
У себя в гараже не случайно держал собаку. Но и ее убили.
Домашним запретил выходить во двор в сумерках. Ночами часто просыпался, все слышались ему шаги на чердаке и крыше. Но и внутренние двери в доме закрывались на ключ. Войти в комнаты было невозможно. На входе поставил массивную железную дверь. На всех окнах — решетки из арматуры. Сделал выход в гараж из дома. Но чем больше укреплялся, тем сильнее боялся. И не только он — бывший фронтовик. Законники взяли милицию в мертвое кольцо и словно наслаждались страхом, дергали за нервы каждый день.
Страшно стало ходить на работу. Кого сегодня не досчитаются в милиции? Кого понесут на кладбище следующим?
Но даже там, на городском кладбище, милицию ожидали…
Порою казалось, что памятники научились стрелять. Что против милиции встали покойники.
Когда хоронили троих оперативников и водителя, законники убили на кладбище еще троих. И скрылись бесследно. Поначалу в Ростов посылали подкрепление. А потом, узнав о гибели, сверху цыкнули, обругали и пригрозили не на шутку. Пообещали выкинуть из органов без званий и пенсий.
Семен и рад был бы взять себя в руки, подавить страх. Но… Всякий день в отдел привозили новые жертвы, изуродованные так, что волосы вставали дыбом. И липкий ужас заставлял дрожать все тело мелким ознобом.
Его, как и других, не раз караулили возле дома. Такое Семен научился нутром чуять. Других — убивали в подъездах, на лестничных площадках.
Оперативники подъезжали к домам, вглядывались, есть ли свет в подъезде, на лестничном марше. Если нет — тут же возвращались на работу и спали в кабинетах.
Конечно, убивала милиция законников, стремачей, мокрушников. Но… За всякого убитого втрое расплачивалась своими сотрудниками.
Если ряды оперативников быстро поредели, то фартовых становилось все больше. Постепенно эти стычки перерастали в настоящую войну — без условий, в любое время. Ей, казалось, не будет конца.
Первой начала выдыхаться милиция. Сначала прекратились патрулирования. Никто не соглашался на подвиги! И даже под угрозой увольнения люди сами клали заявления на стол, отказываясь работать в органах дальше.
Компания по набору юношей в милицию с городских предприятий с треском провалилась. Горожане были хорошо осведомлены о сложившейся ситуации.
Постепенно сокращалось число дежурных на опорных
участках. Не хватало сотрудников. Недавние курсанты, раскусив ситуацию, предпочитали стать уволенными, нежели убитыми. Подолгу прогуливали, боясь показаться на улице в форме. Они почти поголовно решили покинуть Ростов и подали рапорты. Их уговаривали, убеждали, не отпускали. Но ребята не шли на работу. Да и то немудрено — за месяц общежитие опустело наполовину. Недостающие остались на погосте. Этой участи не хотелось живым.
Семен уже не радовался выходным и праздникам. Не засиживался, как раньше, допоздна в гостиной за чаем — с домашними. Никого не приглашал к себе в гости и сам никуда не ходил. Убрал из двери простреленный глазок. Кто-то в дверь позвонил средь белого дня. Старуха-мать вышла. Спросила:
— Кто? В ответ грохнул выстрел. Она одна была дома. Позвонила Семену, чтобы остерегался по пути. И потом уже не выходила сама открывать двери. Все домашние имели свои ключи.