Капка сделала шаг. Ей так хотелось побыть здесь хоть несколько минут. Сама не знала, зачем. Она покраснела, вспомнив, как учил ее старик не влюбляться ни в кого, и Задрыга невольно оглянулась, не стоит ли Сивуч сзади? И закричала от ужаса. Волосы на голове стали дыбом. Совсем близко к ее ноге ползла черная гадюка. Громадная, толстая. Она была на расстоянии одного дыхания. Капка тут же подпрыгнула мячиком, вылетела из комнаты, наглухо захлопнула за собой дверь, дрожа осиновым листом, переводила дыхание.
— Откуда здесь змея взялась? Ведь сколько лет она жила в этом доме — змеи никогда сюда не заползали. Ни одна мышь, или лягушка не знали сюда дороги. А тут — гадюка! Да еще по такому холоду, когда все змеи давно ушли в норы — глубоко в землю, до весны, до тепла.
Задрыга не боялась никого, кроме змей. Это знали все мальчишки и нередко брали Капку на испуг, забрасывая ей за шиворот и за пазуху ужей. Задрыга орала не своим голосом, пока не освобождалась от холодной, ползучей мерзости. Она избивала ребят за эти шутки так жестоко, что многие потом неделями не могли встать на ноги. А когда к ней, зарытой в земле, подполз в подвале уж, Капка подняла такой крик и вой, что Сивуч принес в подвал ежей, чтобы те расправились с ползучими гадами. Но Капку после этого невозможно было загнать или заставить заниматься в подвале. У нее начиналась истерика.
Вот и теперь стоит Задрыга, продохнуть не может. Гадостное чувство брезгливости и страха овладело девчонкой, она озирается на плотно закрытую дверь в Мишкину комнату, никак не может вспомнить, зачем она здесь оказалась? Ее всю трясло.
Задрыга открывает дверь в спальню Сивуча, чтобы перевести дух и успокоиться. Глянула под ноги, чтобы не наткнуться на змею. Потом вперед, на койку старика, и онемела…
На нее, не моргая, смотрел Сивуч. Связанный крепкими веревками, с кляпом во рту, он лежал не шевелясь.
Задрыга вырвала кляп, разрезала веревки, тронула старика за плечо, позвала, стала тормошить. Она знала его. Сивуч всегда спал с открытыми глазами, и это не испугало. Молчит? Посинели пальцы? Но это от веревок. А не говорит потому что потерял сознание. Воды! Срочно воды! Мчится девчонка вниз за кружкой. И вскоре льет в рот старика по капле. Массирует горло, иссушенное кляпом.
— Дед! Одыбайся, падла! Ну, вякни хоть что-нибудь, плесень мокрожопая! — теребит Капка старика. Но тот не шевелится, не говорит.
— Знаю тебя, козла! Испытываешь меня! — Задрыга перевернула старика на живот, положила подушку под грудь. Изо рта, из носа Сивуча потекла сукровица на полотенце, потом изо рта вышел большой черный сгусток запекшейся крови и из груди словно вздох вырвался.
— Дед! Старый черт! Иль зенки проссал, не видишь, что я прихиляла? — терла спину, разогревая легкие.
Она массировала горло, и из него вываливались комки.
— Дед! Вскакивай на катушки! Я возникла! — ворочала Сивуча во все стороны, заметив, как одубелое тело словно оттаивало, становилось податливее.
Капка, забыв о змее, пережитом страхе, затопила камин, поставила чайник с водой на печь. Затопив и ее, вскипятила воду, приложила грелку к груди и до нее донесся слабый стон, глухой и далекий.
— Сивуч! Дыши, паскуда! — взялась прокачивать сердце, как когда-то учил он ее. И услышала тяжелый вздох. Старик внезапно дернулся.
— Одыбался, козел! — обрадовалась Капка, заметив, что Сивуч смотрит на нее.
— Это ты? Задрыга! — спросил неузнаваемо изменившимся голосом.
— Я! Вот возникла к тебе, а ты канаешь! Дрыхнешь, как потрох! — не хотелось ей теребить душу старика.
— Капитолина! Дай тебе Бог за доброе! Только оно уж мне ни к чему! Не стоило из ожмуренья выдергивать! Зря ты это отмочила! — сказал с горечью и закашлялся надсадно, надолго.
Задрыга чай принесла. Укутала плечи Сивуча одеялом.
Тот, обжигаясь, пил чай, мелкими глотками, оживал. И, вдруг, что-то вспомнив, стал оглядываться вокруг. В глазах страх заметался:
— Где эта?
— Кто? — удивилась девчонка.
— Гадюка?!
— В Мишкиной комнате! Я ее закрыть успела! Она чуть не укусила меня! А напугала до смерти! — призналась Капка.
— Ее Пузырь для меня в лесу попутал. В банке держал. Пытку мне отмочил. Голодом змеюку держал. Чтоб злей была. И мне, связанному, в катушки приморил. Мол, станешь дергаться, она, как лягавый, застремачит тут же. Пернуть не успеешь. А связанный, с кляпом в пасти, долго не продышишь!
Вот и станешь откидываться трижды — враз. От кляпа, от гадюки и от страха! То тебе за Задрыгу и Шакала, за то, что кентовался с ними! Нюх посеял, с кем стоило фартовать! Не один он был. Тот — второй — под сажей. Я его так и не узнал…
Лимон… Обоих уже замокрили. Три дня назад. Боцман и Таранка ожмурили.
— Три дня? Так-то долго я морился? — изумился дед собственной живучести.
— А я, когда тебя приметил, подумал, что и ты откинулась. Жаль стало, что так рано слиняла с бела света!
— Я змеи-паскуды струхнула! Она уже у ходули приморилась! Я как заблажила! Она, верняк, откинулась оттого!
— Глухие они к человечьему голосу! — согревался Сивуч понемногу, пытаясь встать на ноги.
И вдруг затих, прислушался:
— Кажется, возник кто-то ко мне, — сказал тихо и велел:
— Притырься! — сам рукой под матрац полез, достал финку. Ждал, кого принесло в этот раз? Знал наверняка, спасенье дважды не приходит. А значит, вновь кто-то за его погибелью.
Капка спряталась за спинку койки. Она уже отчетливо слышала шаги по лестнице. Сразу поняла, идут двое. Вот они открыли дверь первой комнаты. О чем-то глухо поговорили. Подошли ко второй, потом открыли третью дверь. Вошли. И Капка с Сивучем услышали дикий крик:
— Падла! Сивуч! За что?
Капка хотела выскочить, но старик удержал. Сам пошел к двери, открыл резко. Шагнул в коридор. До Задрыги донесся глухой стук паденья. Она пулей вылетела из комнаты. Увидела Сивуча, лежавшего на полу, он едва удерживал руку мужика, навалившегося грудью на старика. В руке у него был финач.
Капка выбила финку ногой. Врубила по темю непрошенному гостю, помогла встать Сивучу и в ту же секунду отдернула его на себя, увидев, как из Мишкиной комнаты целится из нагана в старика какой-то мужик, сидевший на полу. Возле него, извиваясь черными кольцами, подыхала гадюка.
— Не ссы, Задрыга! Он откидывается! Эта падла нашла его. Не слинял. Он, паскуда, мне погост готовил. А сам попух, как последний фрайер! Гадюки тоже знают, кого жмурить! Хиляем вниз! Он уже встать не сможет. Хана! Откинется скоро. У всех змеев осенний яд — самый борзой! — хрипел Сивуч горлом.
— А этот как? — указала Капка на мужика, какого сшибла с Сивуча.
Старик подтянул его за ногу, подальше от двери. Вместе с Капкой связали его.
— Пусть оклемается. Я с ним потрехаю! — пообещал бывший законник и медленно опустился вниз по ступеням в гостиную.
Он сел к камину. Задрыга, как когда-то давным-давно, устроилась рядом:
— Кто они? — спросила Сивуча.
— Все те же! Малина Тарантула! В то время, когда тебя в ломбард брали, эти двое — в ходке были. Нынче на воле. Да вот без понту! Месть, она не всегда кентуется с законниками, Капризна! Вот и крутит фартовыми, как сама хочет, — рассмеялся тихо, и глянув за окно, обронил:
— Твои прихиляли! Черная сова! За тобой. Заждались кентуху! Видать, в малине ты не последняя, коль спохватились и возникли. За гавном — не нарисуются. А тут, гляди, трое прихиляли! — хмыкнул довольно.
Задрыга, как ни вслушивалась, ни один звук не уловила. За окном все тихо, спокойно. И вдруг внезапно рванулась дверь нараспашку, на пороге стоял Шакал, бледный, глаза его горели зелеными огнями:
— Кукуешь? Твою мать! Я что тебе вякал? — подошел к Задрыге.
— Отвали, пахан! Так надо было! — вырвала из-под его руки свое плечо Задрыга. И только хотела рассказать о случившемся, наверху раздался выстрел.
— Кто это у тебя? Зелень дрочится? — глянул Шакал на Сивуча.
— Тарантулы… Все они. Из-за них Задрыга тут канала, — отмахнулся Сивуч.
Боцман и Глыба, пришедшие с Шакалом, мигом бросились наверх, оттуда вытащили связанного фартового и застрелившегося, не выдержавшего мучений, распухшего до неузнаваемости мужика.