— Файно Сивуч натаскал Задрыгу полудурку из себя ломать! Алкаши ботали, когда она об пол колотиться стала, лягавые затрехали, мол, в ювелирном у ней тот приступ начался. Потому закатилась под прилавок. Даже не почуяла, как овчарка полжопы откусила. А тут шмары магазинные вломили ей. Ну и понесло девку на полную катушку. Вовсе мозги поплыли. Мол, будь она нормальной, разве оторвалась бы на следователе матерно? А уж покатила на него файно! Всего вывернула. У мусоряги все отсохло от удивления! — хохотала малина, восторгаясь выучкой Задрыги. А та отвернулась на секунду, будто замерла.
— Капка, ты чего7 Иль опять отчебучить вознамерилась? — смеялся Сивуч.
Задрыга повернулась к кентам. Фартовые, глянув на нее, онемели от ужаса. Волосы на головах зашевелились.
Лицо Капки перекошено. Глаза закатились так, что одни белки видны были. Голова тряслась. Рот безобразно открыт, перекошен, посинелый язык вываливается, словно нет ему места во рту. Задрыгу будто жестокие судороги одолели. Плечи, спину, ноги скручивало в спираль.
Из носа, изо рта текло вонючее, липкое. Задрыга пошла на кентов буром, крича дико:
— Чего возникли, падлы? Канать негде? Метитесь вон, козлы, лидеры плешивые! Чтоб вас менты в лягашке в параше приморили б! Чего яйцы сушите? Иль слабо в дела хилять? Навар со старого хорька сорвать решили? Отваливайте шустро, паскудные мудилы! Чтоб вам шмары все поотрывали!
— Во дает Задрыга!
— Кой хрен! Крыша у ней поехала!
— Точно, мозги поплавились!
— …Вашу мать, кобели облезлые! Чего толчетесь, мудозвоны треклятые?! — схватила стул и только сделала шаг к фартовым, Сивуч за руку перехватил:
— Кончай, Задрыга, комедь ломать! Все в ажуре! Классно ломалась в сдвинутую.
— Вот это да! А я за верняк принял! — удивлялся пахан малины, глядя на улыбающуюся, нормальную Капку, какая уже успела вернуть по местам глаза, рот, язык. И голова ее уже не дергалась. Скрюченные руки и ноги выпрямились.
— Нарисуйся в побирушку! — потребовал Сивуч.
Капка мигом нацепила серый старый платок. Села на пол,
поджав под себя ноги, затряслась всем телом, мелко, часто. Глаза косыми стали, лицо моментально собралось в морщины и стало похоже на печеное яблоко.
— Вот это класс! Увидел бы, не поверил, не признал бы Задрыгу! — восторгались фартовые.
А та встала, скрипя всеми костями, причитая и охая, хромая на обе ноги, пошла к кентам, гнусавя занудливо и жалобно:
— Подайте старухе на пропитание. Помогите, люди добрые! — руки кентов невольно в карманы зашмыгали.
— Тьфу ты, черт, вовсе с панталыку сбила! — рассмеялся один из воров, вспомнив, что перед ним — Капка.
— Лафово настропалил «зелень»! — хвалили законники фартового, жалея, что их в свое время такому не обучали. А уж как пригодилось бы, как выручило бы умение ломать комедию.
•— Без этого нынче совсем невпротык! Вон малина Гнилого, пацана ты для них сделал, так теперь они на большой
дышат. Наметили себе точку, вначале пацана туда воткнут. Он, змей, возле банка побирался. Слепым прикинулся. Зенки на макухе держал. И все запомнил хорек. Когда инкассаторы башли привозят, сколько охранников, когда открывают и во сколько закрываются… А через два дня колонули кубышку подчистую. Пацан навел. Его даже лягавые от банка не выпирали. Поверили, что и впрямь слепой. Он же знал, куда смотреть. И в нужное время зенки из лба выкатывал. Теперь Гнилой с кентами в Сочи приморился, небось. Башлей, хоть жопой хавай. Нам бы такую лафу!
Ведите пацана! Отшлифую, наловчу, тоже задышите файно, — предложил Сивуч.
— Ты не всякого берешь. Особых примариваешь. Где взять такого? Сами не присмотрели. А тех, какие у нас шестерят, ты не возьмешь, — завздыхали законники.
— Что верно, то верняк. Всякого — не приморю. Уж если возьму канаться, только того, кто вором родился. Их — бестий — судьба метит! — усмехнулся Сивуч. И, указав на Задрыгу, продолжил усмехнувшись:
— Вот эту мамзелю, едва сюда привели, она давай дом шмонать. Я ее припутал, дал легонько по сраке. Она такой вой подняла — вся малина переполошилась. Думали — мокрят Задрыгу. Она же, сучка грязная, из хари своей паскудной козью морду скорчила и вопит так, что в хазе стекло зазвенело, как сявка зубами — на разборке. Да так жалобно, что меня пробрало. Я к ней — прощения просить. А Задрыга вывалила брехуна по самые колени и ботает:
— Манала я тебя, старый пидер! Прихиляет пахан, натянет глаз на жопу, чтоб не махался. И клешни твои, вонючие, вырвет. Допер, мудак гниложопый, мартышка немытая?
— Я ее за лопухи и к пахану! Мол, забирай выродка от греха подальше. А Капка повернулась, свинячью улыбку изобразила. И давай меня старого передразнивать — гузном трясти, ноги раскорячивать, сморкаться и вонять! Всего вывернула! — сознался Сивуч под громкий хохот.
— За это я и взял стерву! Готовая кентуха! Все чисто обделывает. И все ей легко дается….
— Актриса! — похвалил пахан.
Никто из фартовых не мог предположить, как буйствовала, как негодовала, как не любила эти занятия Задрыга, пока не рассказал ей Сивуч о некоторых случаях из жизни малин, чьи пацаны умели ломать комедию.
— Тебе, мамзели, куда ни шло… Хоть побирушку иль дурку изобразить. А вот пацану попробуй старушечьим скрипом ботать. А надо было. В меховом магазине прикипелась в уборщицах старая алкашка. Ее, сукотку, за блевотин в покупательском зале пинком из магазина вышвыривали. А тут — товар пришел. В магазине четыре склада. В какой с них товар сгрузят? Ведь там — соболь, норки, горностай, песцы, кунички! Аж дух прохватывало! Та алкашка все за бутылку ботала. Тут же — ужралась до визгу и попала в горячке ночью в больницу. Не вытащить ее оттуда. Вот тут-то и сработал пацан. Обрядился под старуху. Его и запихали в складе ажур навести. Он дурака не валял. Заодно все высмотрел. На пластилин снял отпечаток складских ключей. И чтоб ты думала? Все, как по маслу прошло. Без шухера!
— И никто его не рассмотрел?
— Кому был нужен? Он голос той алкашки точь-в-точь скопировал. Бабка с ума б спятила, услышь свое повторение. Когда мех увели со склада, Лягавые и продавцы мозги посеяли от удивления, как это воры склад открыли, не ломая замка? И все ту ханыгу винили, мол, видно, она ключи не раз теряла по пьянке, а воры и уследили, воспользовались.
— Ну голос подделать не сложно. Это много кто умеет, — отмахнулась Задрыга.
— Много умеют? Он своим умением громадные башли огрести помог. А дарма уметь — без понту. Секи про то. Всякая наука должна давать навар, — щелкнул ее по лбу Сивуч.
Задрыга умела сыграть в дебилку. Но не любила, когда на эти занятия приходили пацаны. Им нравилось смотреть, как Капитолина преображается в полнейшую кретинку. Та требовала, чтобы пацаны не мешали и ушли. Но Сивуч отмахивался и говорил — пусть учатся, от них помехи нет.
Мальчишки лишь поначалу молча наблюдали за Задрыгой.
Та, поковырявшись в носу, тащила палец в рот и обсасывала его с причмокиванием, повизгиванием, что конфету. Почесываясь, ловила кого-то в голове, раздирая волосы всей пятерней. По-свинячьи чесала бока и спину об углы. Все это не вызывало эмоций у ребят. Смеяться начинали, когда, задрав ногу, Капка начинала обкусывать ногти с пальцев ног, потом, повалявшись с боку на бок, лезла пальцем в задницу. Чесала, ковырялась там, похрюкивая от наслаждения, закатывала глаза, высовывала язык от восторга. Потом тянула этот палец к носу. Долго его рассматривала, обнюхивала, лизала, даже не морщась.
Мальчишки хохотали до слез. К концу занятий все они всерьез верили, что Задрыга чокнутая.
Та, вдобавок ко всему, ловила себя за что-то на спине, злилась и хохотала совсем как дура. То начинала плясать.
словно в горячке, задирая ноги выше головы, то скручиваясь в спираль, то выгибала ноги в колесо, дергалась, плевалась, несла какую-то чушь. Брызгала слюной, строила дурацкие рожи пустоте.