Паленый не заметил, как вздрогнула Задрыга, и продолжил хохоча:
— Я его к шмарам за стол затащил. Укирялся он до того, что баб от кентов отличать не мог и завалил его в постель к бандерше. К ней лет тридцать мужики не заходили по своей воле.
— Старуха?
— У нее, заразы, не только зубы вставные, а и парик носила. Каждую ночь его на банку натягивала, чтоб не помялся. Ну, а блатарь не допер. Ночью впотьмах шарил стакан, чтоб напиться воды, нащупал полный. Хвать! И чует, в пасти что-то костяное застряло. Уже давиться начал. Вырвал помеху. Ощупал. А это челюсть барухи! Блатаря на рыготину понесло. Только к столу хотел присесть, дух перевести, чует, задницей на что-то жесткое попал. Схватил. Видит, голова! Аж зашелся со страху. Не врубился, когда он успел ожмурить кого-то. Схватил барахло и ходу с хазы. Голиком по улице, средь зимы. Пока к пахану примчал, яйцы поморозил. Хотел ботнуть, что стряслось, и не смог. Язык отказал. Мычит, и все тут. Через неделю брехалка развязалась. Но не по-фартовому. Заикой остался с перепугу.
— А ты куда свалил? — спросила Капка.
— А я в дело смылся!
— В какое? — не верила Задрыга.
— Пархатого тряхнули. Он, козел лохмоногий, аборты дома делал. Мы его накрыли враз. Как возникли втроем, он сам чуть не родил. Мы его за хобот. Давай бабки, падла! Не то пасть до жопы порвем! Он нам из клифта пару стольников выдавил. Не хотел сам, мы его враз на уши поставили. Все обшмонали. Сняли жирный навар. И абортмахера оттыздили, вякнули, чтоб сало отращивал, через месяц, мол, положняк возьмем. Ну и смылись. А через месяц к нему пахан вздумал нарисоваться, сшибить навар. Я не сфаловался. Допер, что хмырь к встрече с законниками успел подготовиться. И уломался на другое дело. Когда на хазу вернулся, пахан с кентами валяются на полу, все в кровищи и вонь от них адская, тошнотная! Враз никто ничего не вякал. Не до того. Потом ботнули, как накололись. Не пофартило малине.
— Так что случилось?
— Открыла им баба абортмахера. Вякнула, мол, мужа дома нет. На вызове он. И спрашивает, по какому делу кенты возникли? Те ее за рога — выкладывай бабки! Она не завопила, не попыталась смыться. Только вякнула наверх:
- Беги! Живо сюда!
Ну, тут и приключилось такое, что в страшном сне не увидать. Изо всех дверей псы повылетали. Всех калибров и мастей. Напали на кентов кучей, давай в клочья драть. Кенты смываться — собаки не пускают. Ну, как лягавые. Намертво прихватили фартовых. Ладно бы барахло в куски разнесли, самих чуть не схавала песья малина. А баба аж закатывается хохотом, травит детей, мол, дайте жару ворюгам! Псы и дали, гак что кенты на катушки встать не смогли. Всех подрали, покусали, обоссали, как лидеров!
А ты, чему лыбишься? — удивилась Задрыга.
Я кайфовал оттого, что пахан засек, как можно попухнуть. После того враз заткнулся! С месяц канал падлой. На «колесах» приморился.
- Ты на него зуб точишь?
- На наваре обжимал, козел!
А я свой положняк и не прошу у пахана! — вспомнила Капка.
… У тебя другое дело! Шакала жлобом никто не паскудил, в расплате он своих не обжимает. Никого не пришил. И кентов бережет. Сам в дела ходит. Не на халяву дышит. Потому Медведь будет просить за меня Шакала, чтоб взял в Черную сову. А уж я, как мама родная, наизнанку вывернусь, Чтоб все в ажуре было! — глянул на Капку с надеждой.
Такое не один Шакал, все кенты решают. Свежаков малина круто проверяет, — предупредила Паленого.
- А мне что? У Сивуча, сама помнишь, сладко не приходилось, но передышали. То было похлеще любой проверки малин.
- Ты наших кентов не знаешь. Они покруче других. Это верняк, тебе ботаю. Принять могут скоро, но вот поверить… С этим туго будет, — услышала Капка шелест отворившейся двери. Оглянулась.
— Так ты за меня пахану вякнешь? — спросил Мишка.
— А хрен меня знает, — усмехнулась загадочно и пошла навстречу Шакалу.
- Тут вот один хмырь вздумал в нашу малину намылиться. Мы с ним у Сивуча кентовались. В «зеленях». Теперь его в закон мяли. Хочет от жмота-пахана слинять к нам, — выпалила Капка.
— Паленый? Медведь о нем трехал. А ты что вякнешь? — глянул на Капку.
— В зеленях — давно было. В деле с ним не фартовала. Потому нет моего слова о нем! — глянула на Мишку исподлобья.
— Медведь за него ручается, ботал, что в его малине этот кент фартовал с пацанов. Проколов не было. Навары приволакивал файные. Один грех за ним имеется — кобель! Ну, да это не страшно! Пусть приморится у нас. Шмары никому не заказаны. Этого гавна на всех хватит! — не заметил Шакал сцепленных кулаков и зеленых огней в глазах Капки.
— Пусть приморится, если на то воля твоя будет, — согласилась Задрыга, улыбнувшись зубами.
Для себя она решила заменить Мишкой Боцмана и Таранку.
Мишка, поняв согласие пахана, оживился, сказав, что ему нужно смотаться за долей и барахлом в свою малину, пообещал возникнуть вскоре и, подморгнув Задрыге, исчез.
Капка в душе радовалась, что сама фортуна отдала Паленого Черной сове, и теперь он станет канать на ее глазах. И в дела они будут ходить вместе.
— А уж от шмар я сумею его оторвать! Не до них ему станет! Не только возникать, думки посеет про потаскух! — решила Задрыга.
Шакал, вернувшись на хазу, предложил кентам уехать из Минска нынешней ночью. И забрав из Брянска всю малину, поехать в Калининград.
Там пахан ни разу не был. И Капке хотелось глянуть на город, о каком слышала много всякого от фартовых.
— Портовый город. Много рыбаков, моряков и бичей. В комиссионках полно заграничного барахла. Ювелирные точки пархатые! А уж зубодеры, абортмахеры да барухи вовсе салом заросли. Давно их пощупать пора! Спекулянтов там тьма! И все без дани дышат! Разве это порядок? — посмеивался Шакал, предвкушая, как приморится «на большой» и задышит с шиком на новом месте.
Капка собралась в дорогу сразу. И теперь ждала Мишку. Тот запаздывал. Шакал не говорил о нем, но злился, поглядывая на часы. Когда время перевалило за полночь, кенты Черной совы решили, что Паленый остался в своей малине, уломал пахан, и стали одеваться в дорогу.
Когда Шакал уже пошел к двери, Капка первая услышала торопливые шаги по лестнице, узнала их, придержала пахана. И едва Паленый подошел, Капка ногой открыла дверь, сшибив Мишку с ног, вбила в угол. И улыбаясь спросила:
— У тебя шмары на яйцах висели, что так канителил, падла? Столько поездов из-за мудилы просрали! Вскакивай на катушки, вонючий ханурик! Чего развалился, козел? Живо, паскуда! — поддела ногой в ребро и легко сбежала с лестницы вниз.
— Шары выбью, стерва облезлая! — прорычал вслед Паленый. Кенты малины дружно рассмеялись, поняв, какая участь ждет свежака. Каждый поневоле обрадовался, что выбор Задрыги пал не на него.
Капка даже не оглянулась на Мишку. Она выместила лютое подозрение. Да и где ж он мог столько пробыть, как не у шмары? Недаром его считают кобелем даже видавшие всякое кенты.
Ты у меня взвоешь, сукин выблядок! Я тебе все вырву! — решила Задрыга молча.
Услышав за спиной шаги Мишки, уронила ему на ноги свою сумку. Тот взвыл от боли, согнулся пополам. Капка подняла сумку и, не обращая внимания на Паленого, нагнала пахана, пошла рядом.
Свою сумку она не доверяла никому. Однажды Тетя хотел помочь и, удивившись тяжести, спросил, что держит в ней Задрыга? Та ничего не ответила, лишь молча вырвала из рук кента свое сокровище.
Шакал, оглянувшись, понял все. Усмехнулся молча. Подумал в душе, что дочь проверит новичка лучше кентов, надежнее целой малины.
Капка до самого Брянска не обращала внимания на Паленого. Вместе с Шакалом и Глыбой обговаривала предстоящую поездку в Калининград, и на время отвлеклась, забыла о Мишке. А тот пошел в купе с молодой девушкой и отбросив прочь стеснение, начал открыто за нею ухаживать.
Он принес ей чай, предложил печенье. Шутил, смеялся, рассказывал анекдоты. Девушка назвала имя, представилась студенткой мединститута, сказала, что возвращается с практики на занятия, на свой факультет.