Хэлфорд Маккиндер отмечает, что в XIX в. паровой двигатель и Суэцкий канал увеличили мобильность морских держав вокруг отдаленных южных окраин Евразии («Римленда»), при этом развитие железных дорог стало служить «вспомогательной транспортной артерией для морской торговли». Он также отмечает, что теперь железные дороги не только поддерживали развитие торгового флота, но также стали помогать развитию внутренних районов континента, и особенно это было характерно для евразийского «Хартленда», чье развитие ранее тормозилось ввиду недостатка древесины и камня для строительства дорог.
Наконец он подходит к сути:
«Углубляясь в историю, мы видим, как все бо́льшую роль в динамике исторических процессов начинает играть география. Разве не будет осью истории та обширная территория суши в Евразии, недостижимая для кораблей, но открытая в древние времена для набегов кочевых племен, а сейчас испещренная сетью железных дорог?»
Согласно Маккиндеру, разрастающаяся Россия, заняв центральное положение в начале XX в., станет преемником монгольской орды, которая, по мнению многих, оказывала значительное влияние на мировую историю на протяжении всего II тысячелетия. Как когда-то монголы ломились в ворота (а часто и ломали эти самые ворота) пограничных регионов Евразии – Польши, Турции, Сирии, Ирака, Персии, Индии, Китая, – так теперь способна поступать и Россия, чья уверенность в целостности своей территории окрепла с постройкой сети железных дорог. Маккиндер пишет: «Географические величины легче поддаются измерению и более постоянны, нежели человеческие». Забудем о царях, да и о коммунистах в 1904 г. еще толком никто не знал. Но все это мелочи, если сравнить с глубинными тектоническими силами – географией и техникой. Не говоря уже о том, что текущие события подтвердили теорию Маккиндера. Всего через несколько недель после его знаменитой лекции японский флот атаковал Порт-Артур на юге Маньчжурии, что стало первой битвой в русско-японской войне. Война окончилась год спустя Цусимским морским сражением, предопределившим исход Русско-японской войны в пользу Японии. Иными словами, в то время как Маккиндер провозглашал важность сухопутных сил, именно морская держава нанесла поражение наиболее могущественному материковому государству в вооруженном противостоянии на заре XX в..[131]
Тем не менее кажущийся детерминизм Маккиндера подготовил нас к возвышению СССР как величайшего центра влияния второй половины XX в., как и к двум мировым войнам его первой половины, которые, по словам историка Пола Кеннеди, стали битвой за маккиндеровский «Римленд» (периферию), от Восточной Европы до Гималаев и дальше.[132] В подтверждение точки зрения Маккиндера со времени революции 1917 г. и до распада СССР сеть железных дорог в Центральной Азии и Сибири выросла на 72 500 км.[133] Стратегия сдерживания времен холодной войны в основном зависела от количества наземных военных баз на периферии по территории Большого Ближнего Востока и прилегающих к Индийскому океану территорий. Становление сферы влияния США на окраинах Афганистана и Ирака и напряженные отношения с Россией по вопросу политической судьбы государств Центральной Азии и Кавказа – географической оси истории – все это подтверждает теорию Маккиндера. В последнем абзаце Маккиндер поднимает вопрос о завоеваниях Китаем российских земель, что сделает Китай доминирующей геополитической силой. Если посмотреть, как китайские мигранты заселяют земли Сибири, даже несмотря на политический контроль России над нею, прогнозы Маккиндера так или иначе еще раз подтверждаются.
Хэлфорда Маккиндера критикуют за двойственный детерминизм и империализм. Оба эти обвинения отчасти несправедливы. Всю свою жизнь он посвятил преподавательской деятельности, не был экстремистом в своих суждениях, равно как и старался избежать каких бы то ни было идеологий. Маккиндер был империалистом только оттого, что Британия в то время была мировой империей, а он был просвещенным патриотом своей страны, который видел будущее человечества – в особенности что касается демократии – под влиянием британской модели устройства общества, а никак не российской или немецкой. Он был подвластен тем же предубеждениям, что и остальные его современники. Он был детерминистом только в той степени, в какой география как предмет может быть детерминистской. Маккиндер пытался защитить британский империализм после изнурительной Англо-бурской войны (1899–1902).[134] Но главной темой его работы «Democratic Ideals and Reality: A Study in the Politics of Reconstruction» («Демократические идеалы и реальность: Исследование политики реконструкции») стало утверждение, что человеческий фактор сильнее влияния географии. «Однако в долгосрочной перспективе, – пишет Паркер, биограф Маккиндера, перефразируя последнего, – кто работает в гармонии с природой, будет успешнее тех, кто идет ей наперекор».[135] Это полностью совпадает с теорией Арона, теорией «вероятностного детерминизма», под которой многие из нас подпишутся.[136] По сути, Арон, считая себя в глубине души скорее социологом, чем естествоиспытателем, защищает Маккиндера, так как тот, по мнению Арона, верил, что географию можно победить с помощью технологических достижений.[137] Чтоб исключить любые сомнения относительно того, на каких позициях он стоит, в начале «Демократических идеалов…» Маккиндер пишет:
131
132
134
136
137