И вот, по городу, в тёмных подворотнях, на чёрных рынках, даже в высоких кругах глав банд стали всё чаще и чаще слышаться перешёптывания: кто вообще впустил в город такую силу? Говорят, некто Клыкастый... Да? А кто его видел-то? В последний раз? Да видали... говорят, он теперь под крылом Мадам. Да-а-а?...
И пусть от таких разговорчиков в бордели Виллоны нередко начали захаживать люди Широкого, приходящие совсем не за развлечениями, выясняя, какого чёрта их беглец вдруг оказался тепло встречен той, кто поклялся их господину в верности и подчинении за Многоугольным Столом Глав, Мадам это волновало не особо: никаких конкретных доказательств нахождения Клыкастого на её территории у них не было, а брать и обыскивать свои владения она бы им не позволила. Много чести для этой блёклой тени Широкого, его одноглазого телохранителя. Сыграло и свою роль отсутствие Широкой Кости: без его согласия и свидетельствования никто не посмеет рыскать по борделям Виллоны - кишка тонка.
Так что по всему выходило, что пущенная Клыкастым река событий текла вроде как сама собой, без его вмешательства. Мадам задумалась. Так, быть может, стоит послать к нему убийцу? Банда Широкого ещё не зализала раны после кровавой вылазки к новой Дороге Невзгод, Шустрый вообще давно не появлялся на глаза и непонятно чем занимается, те немногие из остатка горца, кто выжил, ошиваются больше возле Храма, или их то и дело видят на городской площади, рынке - где угодно, только не рядом со своим господином. Который, наверняка, сам не желал никого видеть под боком...
Но только мысли Виллоны ушли в подобное русло, как снаружи кабинета загрохотало, и внутрь ворвался, высунув язык и хватая ртом воздух, один из амбалов Мадам. Он был весь в мыле, что для такого здоровяка и не удивительно. Удивительным было то, что он посмел явиться к ней в таком виде, не постеснявшись согнуться в три погибели и приходить в себя на глазах у госпожи, в то время как каждый из её подчинённых знал: либо ты говоришь по делу, без промедлений, либо проваливаешь.
Значит, случилось что-то серьёзное.
Виллона встала, в несколько шагов оказавшись перед тут же с трудом выпрямившимся крепышом:
- Какие вести принёс? - проговорила она требовательно, ожидая немедленного ответа.
Который не заставил её ждать:
- Там! На юге! - амбал явно пытался справиться с серьёзной отдышкой и говорил сумбурно, спотыкаясь на каждом слове. - Госпожа! Широкая Кость...
Далее он говорил уже не останавливаясь, боясь играть с любопытством Мадам. А так слушала, не отрываясь, и всё шире и шире раскрывала глаза по мере донесения: в какой-то момент могло показаться что её белки вылезут из орбит.
Наконец, верзила закончил рассказ и застыл, ожидая дальнейших распоряжений. Он вспотел пуще прежнего, на этот раз от страха: то, что прозвучало в комнате, было настолько важным и шокирующим, что непонятно было чего ожидать от явно ошарашенной Виллоны. Мадам же отшатнулась и взъерошив волосы, улыбнулась в безумном оскале и обернулась к витражу, воздев к нему руки с воодушевлённым криком:
- О, Богиня! Ты наконец обернула ко мне свой лик! - затем со скоростью, казалось бы, невозможной для такой пухлой женщины, метнулась к столику и, освободив из его недр свёрнутый лист, перо и чернила, начала стремительно, наплевав на почерк и остающиеся в огромном количестве кляксы, что-то писать.
Закончив, она свернула лист в цилиндр и протянула его переминающемуся с ноги на ногу здоровяку:
- Вот. Найдёшь Шустрого. Отдашь это ему. Не скажешь ни слова. Просто отдашь. Хотя... - она прикусила губу, покосившись на витраж. - Хотя постой-ка. Нет. Всё-таки скажешь ему кое-что. Слушай. И передай слово-в-слово...
***
Шустрый подходил к двери неуверенно. Странно - он без колебаний бросался в бой, крал из карманов настолько влиятельных людей, что мог пожертвовать за такое головой, предавал, лгал и интриговал, но теперь, стоило ему решиться наведать пропавшего в глубокой, тёмной, безвылазной яме Клыкастого, как к горлу подступил ком, а легшая на дверную ручку ладонь не решалась отворить дверь.
Новости были важными: настолько, что глупый ребёнок, увидавший последствия настоящей сечи и впавший после этого в продолжительное пьянство, не казался достаточной причиной, чтобы медлить. Но всё же Клыкастый никак не мог заставить себя войти внутрь.
«Он мне, как сын...», - с горечью подумал Шустрый, вспоминая как неделю назад попробовал обратиться к разуму того, во что превратился горец, но был послан в определённые дебри, с чётким указанием движения. - «Да и я стал ему никем иным, как отцом, пусть сам он этого ещё не понимает. Тогда... Тогда, сынок, сегодня тебя ждёт настоящая отеческая порка!».