Но теперь в зале было тихо. Гнетуще тихо. И занят был всего лишь один стол, ближе к центру. За ним сидела женщина. На вид - не молодая, но при этом статная, вы-глядящая гордо и уверенно, просто сидя на стуле, с цепким умным взглядом и спокойной лёгкой улыбкой, которую можно было бы назвать доброй, если не знать скрывающуюся за ней суть. А суть была такова, что эта женщина была не последним главарём в крими-нальном мире Химельна, которая держала всех своих подчинённых в страхе. Ходили раз-ные слухи. Поговаривали, что со своими жрицами любви, которые решали выйти из при-быльного дела на покой, она поступала так жестоко, что те потом просили милостыню на улицах, слишком натурально смахивая на сумасшедших. А тех, кто придавал её, о... про такие вещи не принято было вообще думать, не то что говорить в слух!
И всё это - невысокая, полненькая женщина с перевязанными ободком короткими тёмными волосами, в непримечательном сером платье в пол, какие носят не шибко бога-тые горожане. Мимо такой пройдёшь - в следующую секунду забудешь, что вообще кого-то видел. Её можно представить скорее в уютном доме в кругу семьи, а не главой одной из авторитетнейших банд города. Если бы только не этот цепкий взгляд...
... который сразу упал на Клыкастого, лишь только Волчок спустил его вниз. Де-сяток амбалов за спиной Мадам также повернулись в его сторону, причём некоторые - с раскрытыми ртами. Горец выхватил взглядом и своих людей, которые стояли всё это время по другую сторону стола, настолько напряжённые, что даже воздух вокруг них как будто стал гуще. Завидев своего командира, они заметно расслабились, но не настолько, чтобы терять бдительность, готовые ко всему.
А Клыкастый, пока Волчок нёс его к столу под пристальным вниманием несколь-ких десятков вылупившихся глаз, сосредоточенно думал. О чём Мадам хочет с ним гово-рить? Хотя, к чему этот вопрос, если он и так прекрасно знает на него ответ! Наверное, от нервов... Как ему решить возникшую проблему? Как выпутаться из ситуации и пролить поменьше крови?
«Эх, будь здесь Шустрый...» - с горечью подумал Клыкастый о своём наставнике и друге, от которого весь этот месяц не было вестей. - «Он бы наверняка что-нибудь при-думал. А я? А что я? Теперь могу надеяться лишь на свои мозги. Весь остаток сейчас рас-считывает на меня. Муп рассчитывает на меня! Ну, давай, Виллона, показывай клыки, посмотрим, у кого больше!».
Волчок помог горцу сесть и занял место за его спиной, вместе с остальным остат-ком. Клыкастый же сложил на столе руки и посмотрел на Мадам с таким непринуждён-ным видом, что сложно было сказать, о чём он думает, или какие его обуревают чувства. Мол, ну, что, давайте, говорите, раз пришли. А я послушаю.
И Виллона, некоторое время молча разглядывавшая сидевшего напротив неё юно-шу, наконец заговорила. Правда, не то, на что Клыкастый рассчитывал:
- Значит, слухи не врут. Вы, господин Клыкастый, действительно не можете хо-дить?
- Как видите. - Развёл руки в стороны горец, сдержанно улыбнувшись и пожав плечами.
Мадам в ответ задумчиво хмыкнула и, ещё раз обведя собеседника взглядом, отки-нулась на спинку стула, пробормотав, но так, чтобы было слышно всем:
- И сколько же тебе лет, мальчик?
- Пятнадцать, - абсолютно дружелюбно ответил Клыкастый, намеренно широко заулыбавшись. - Там, откуда я родом, в этом возрасте мои предки уже вовсю сражались за ваши жизни, а дома их ждали собственные дети. Так что я уже давно не мальчик... роднуля.
На последнем слове брови Мадам Виллоны поползли вверх, а лицо вытянулось в недоумении. Её только что назвали роднулей?! Этот... заморыш?! Но она довольно скоро вернула над собой контроль, вновь превратившись в спокойную мудрую Мадам, а не изумлённую от наглости парнишки женщину. И улыбнулась в ответ не сползающей с ли-ца Клыкастого улыбке:
- Что ж. Для горцев это в порядке вещей. Вы ведь горец, я права?
- А Вы проницательны.
Снова пауза. На этот раз длинная, очень длинная. Виллона разглядывала то Клыка-стого, то стоящих за ним восемнадцать молодцов. И по её лицу сложно было что-либо разобрать. Эта книга была для горца пока закрыта на все замки. Что невероятно раздража-ло, и неимоверное раздражение приходилось всё время скрывать за улыбкой, так что уже начали болеть челюсти.
Но вот наконец тишину нарушил задумчивый голос Мадам: