Имя лейтенанта Энди Сивера не значилось в приказах по отделу после специального предписания номер 142, датированного первым июля 1965-го, согласно которому он был переведен из патрульной службы в сотрудники Бюро. Его следующий перевод — из отдела карманных краж и афер, связанных со злоупотреблением доверием, в Разведывательное управление, — имевший место первого декабря 1971-го, был произведен устной телефонограммой из Главной конторы. Но у него все еще было удостоверение сотрудника отдела краж и афер, и этот же отдел оплачивал его еженедельные счета.
Энди был человеком среднего роста, стройным, с уже редеющими белокурыми волосами и с зелеными глазами. Его редко можно было увидеть без огрызка итальянской сигары во рту. Он никогда не был женат, хотя ему этого сильно недоставало. Он встречался с женщиной, работающей метрдотелем банкетного зала в отеле «Бэррингтон», что означало — освобождается она от работы только под утро. Она была убеждена в том, что он — полицейский клерк, связанный по службе с отделом краж и афер, и в том, что его скучная, но безопасная служба заключается главным образом в перепечатке на машинке ночных вызовов и подозрительно выглядящих расходных ордеров.
Когда, зайдя в Помещение, Сивер увидел, как яростно Романо мнет в руке сигаретную пачку, он грустно вздохнул, потому что это был скверный признак.
— Что стряслось? — осведомился он, придвигая себе кресло.
— Здесь все проверили?
— Сегодня утром.
Романо жадно затянулся, а затем объявил:
— Она засветилась.
— Кто?
— Клеопатра.
Их взгляды встретились в напряженном молчании. Сивер легонько потряс головой, словно избавляясь от чудовищного наваждения.
— Вы уверены?
Романо поведал ему о визите Верзилы Паули и о синдикате под названием «Золотая Клеопатра».
— Едва ли это можно считать решающим доказательством. Большинство этих мерзавцев, ошивающихся на улицах, изобретают собственную товарную марку. Для большей солидности в глазах покупателей.
— Это она.
— И чего вы от меня хотите?
— Чтобы ты поговорил с ним.
— Джой, он внедрен уже двенадцать лет; это больше, чем способен выдержать кто-либо другой. И мы не вправе заставлять его заниматься этим вечно. Он уже позабыл о том, что на свете есть нормальные люди. Он думает, что все люди подразделяются на подонков, убийц и остолопов. Если мы его оттуда в ближайшее время не вытащим, то ему никогда уже не удастся вернуться к нормальной жизни. Уверяю вас, никогда.
— Энди, это она.
— Джой, мы слишком глубоко внедрили этих людей, заставили вжиться в фальшивое существование. Это противно самой природе человеческой, а когда мы их «отыгрываем», то бесцеремонно возвращаем в реальный мир. А вернее, швыряем в корзину для мусора. Полицейскими они служить уже не в состоянии, их личность слишком расщеплена, чтобы вступать в нормальные контакты в людьми, поэтому мы отправляем их в отставку по профнепригодности и говорим: всего хорошего и пошли вы к черту. Ради Бога, не забывайте, что речь идет о сыне Имона. Неужели он, по-вашему, не заслуживает того, чтобы немного пожить спокойно?
Бандюга Джой смерил его долгим взглядом.
— Никто из нас не ведет нормальную жизнь. Ни я, ни ты, никто. Он заслуживает право на нормальную жизнь, и мы обязаны дать ему такой шанс. Он никогда не простил бы нам, если бы мы не сообщили ему о том, что она засветилась. Он бы нас просто убил. Он заслуживает того, чтобы мы позволили ему в последний раз провести представление, а потом уж мы превратим его в добропорядочного гражданина.
Сивер раздавил окурок в жестянке из-под сардин.
— Я вам завидую. Вы умеете душить, как раковая опухоль.
Заместитель главного инспектора Паули Бурке припарковал машину в гараже на Восемнадцатой улице, а оттуда пошел пешком. Когда разъезжаешь на машине с мигалкой, на улице ее просто так не оставишь. Слишком велика опасность, что ее украдут и тем самым выйдут на личность и род занятий ее владельца. Ведь в машине с мигалкой у тебя лежит и кредитная карточка, на которой значится твое собственное имя или название какой-нибудь подставной организации.
Идя по Первой авеню и размышляя о предстоящих завтра похоронах Леви и о похоронах Дилео во вторник, Бурке испытывал тяжелую усталость. Конечно, ему придется присутствовать и там, и тут, и по долгу службы произносить вдовам слова соболезнования, и рассказывать о героизме, проявленном их покойными мужьями, и обещать, что госдепартамент не забудет о них и об их детях и готов прийти им на помощь в любую минуту, когда она им понадобится, прекрасно понимая, что их покойные мужья уже списаны в архив, что вдовам выхлопочут пенсии, чтобы потом сразу же забыть о них навсегда. А его самого теперь до самой смерти будет преследовать проклятущий вопрос: на чем же они засветились?