Широкоплечий мужчина в белой мексиканской рубахе навыпуск с вышивкой на груди, сидевший рядом с водителем, вышел из машины, крепко держа в руках нейлоновую дорожную сумку. Вместе со своими спутниками он наблюдал, как носильщик извлек из багажника и погрузил на тележку четыре чемодана.
Семь минут спустя все четверо поднялись на лифте на одиннадцатый этаж и проследовали за своим багажом к 1122-му номеру. Здесь человек с нейлоновой сумкой протянул носильщику пятерку и внушительным тоном сказал:
— Дальше мы справимся сами.
Уже в номере он достал радиотелефон, набрал соответствующие цифры и сказал:
— «Капуста» доставлена.
В тот же погожий июньский день, в полчетвертого, внедренные в преступную среду детективы Вито Дилео и Джерри Леви вошли в 1102-й номер «Савоя». Оба были смуглые, среднего роста, оба с курчавыми черными волосами, правда, Леви уже начинал лысеть. Леви был чисто выбрит, но синеватый оттенок его смуглых щек свидетельствовал о том, что бриться ему приходится дважды в день. Несколько коротких черных волосинок осело на вороте его легкой хлопчатобумажной рубашки. Его длинное узкое лицо было несколько аскетично, напоминая те, что писал Эль Греко; большие черные глаза только подчеркивали это сходство. Оба выросли на улицах Манхэттена — Дилео на Мулберри-стрит в Малой Италии, а Леви — в небольшой еврейской общине, осевшей в окрестностях Честер-стрит. Леви свободно владел испанским и так называемым ладино — еврейско-испанским жаргоном западноевропейских евреев-сефардов, тогда как Дилео умел изъясняться на нескольких диалектах итальянского. У него было открытое приветливое лицо — лицо человека, готового и пошутить, и первым посмеяться собственной шутке.
Последние восемь месяцев они пытались внедриться в разветвленную структуру наркосиндиката, участники которого десять месяцев назад разоблачили и убили предшествующую подсадную утку. Убитого детектива звали Тони Ферми; он, как и Леви, был из евреев-сефардов. Дилео и Леви выдавали себя за крупных дельцов наркобизнеса, представляющих интересы разветвленной сети, действующей в Бруклине, в Куинсе и на Стэйтен-Айленде.
Помимо белой хлопчатобумажной рубашки на Леви были коричневая спортивная куртка и бежевые брюки с подтяжками. Дилео носил серый летний костюм и голубую рубашку на пуговках с открытым воротом. У обоих сзади, под ремнем, жались автоматические пистолеты «Беретта-380».
Дилео подошел к картине над диваном, поднял в знак восхищения большой палец и произнес:
— Ну что, умник, прием?
Один из засевших в 1103-м номере «духов» трижды постучал по стене.
Леви полез в левый нагрудный карман куртки и извлек оттуда предмет, похожий на пластиковую авторучку. Держа прибор прямо перед собой, он произнес:
— Раз, два, три, четыре, морячок уже в эфире. Все ли вы, «духи», меня слышите?
В ответ через стенку застучали и в гостиной, и в спальне.
— Касса обустроена? — спросил Леви.
Раздался новый стук в стену.
Тщательно оглядев невинную и дешевую с виду «авторучку», Леви сказал Дилео:
— Удивительные все же умельцы у нас в техническом отделе. Прошли времена, когда агенту приходилось звать на помощь, постукивая полицейской дубинкой по асфальту.
Он спрятал «авторучку» в карман.
Дилео подошел к окну и полюбовался нью-йоркской панорамой в дымке на редкость жаркого для июня дня.
— Люблю я этот город.
Леви плюхнулся на диван. Взяв в руку прибор дистанционного управления и включив телевизор, он сказал:
— Надеюсь, что сегодня все и закончится. Через две недели бар-мицва[1] Давида. Мне бы не хотелось упустить его, валандаясь со здешними бандитами. Надо же и семье уделять внимание.
Переключая каналы, он взглянул на Дилео и внезапно расхохотался.
— Что это тебя вдруг развеселило?
— Предвкушаю удовольствие от твоего присутствия на бар-мицве. Ведь тебе придется надеть ермолку.
— Поцелуй меня в зад! Не забывай, что ты наполовину пуэрториканец.
Леви дошел до гостиничного кабельного канала.
— «Море любви».
— Я его видел. Какое сегодня число?
— Тринадцатое.
— Хорошо, что мы с тобой люди не суеверные.
В пять часов хорошо одетый мужчина с новенькой черной кожаной сумкой от Глэдстона вошел в гриль-ресторан отеля «Савой» и попросил столик в зале для некурящих, причем непременно с видом на Парк-авеню. Десятка порхнула в воздухе и самым волшебным образом исчезла в многоопытной руке метрдотеля, и он препроводил посетителя в столику с табличкой «Заказан» у окна. Гость позволил метрдотелю раздобыть для него кресло, уселся и задвинул сумку под стол.
1
Бар-мицва — в иудаизме праздник в честь тринадцатилетия мальчика, когда он «обретает ответственность перед Богом».