– Я подумаю… – ответил он.
– Подумайте, святой отец…
Поднявшись с кресла и направляясь в свою комнату, Михаил обернулся в проеме двери и тихо добавил:
– Не берите грех на душу, помогите просящему.
И, уже закрывая дверь, бросил напоследок:
– Buona notte[6].
Глубокой ночью забывшегося в тревожном сне Михаила разбудило легкое прикосновение сухой руки отца Сильвио.
– Пойдемте, сын мой. Я выполнил вашу просьбу. Вас ждут за городом и отведут в горы…
Он подал ему серый балахон с капюшоном, в которых обычно ходили монахи монастыря, расположенного неподалеку.
– Наденьте. В нем вы будете меньше бросаться в глаза.
Вслед за балахоном последовала довольно увесистая сумка.
– Здесь продукты, в горах они понадобятся… И спрячьте деньги, – добавил он, заметив, что Михаил потянулся в карман за бумажником.
Сразу за монастырем, расположенным на окраине города, они остановились. От стены отделилась стройная женская фигура, покрытая, по традиции местных крестьянок, большим черным платком. Оглянувшись по сторонам, она буквально метнулась к padre и, припав на колено, в каком-то фанатичном порыве поцеловала его руку. Перекрестив молодую женщину, отец Сильвио взял ее ласково за плечи и поднял с колен.
– Это родная тетка Винченцо по отцу. Ее мужа тоже убили во время этой кровавой игры, имя которой vendetta.
По-видимому, padre так привык произносить цветистые проповеди, что даже в такой обстановке старался говорить высокопарно. Затем старый священник что-то быстро произнес по-итальянски, из чего Муравьев с трудом понял только несколько слов, среди которых было его имя с приставкой «синьор», имя Винченцо, ajuda – «помощь».
– Gracie, gracie[7],– затараторила женщина, добавив еще несколько фраз.
Показывая рукой в сторону черневших на фоне лунного неба гор и приглашающе махнув рукой, она направилась по едва заметной, скорее – угадывающейся в лунном свете, тропинке.
– Прощайте, сын мой, – отец Сильвио перекрестил стоявшего перед ним молодого, сильного и, по-видимому, очень опасного человека. – Каждый сам для себя в сердце носит своего Спасителя, своего Палача и своего Судью…
Не закончив фразу и не поняв сам для себя – к кому она относится: к Михаилу ли, к себе ли, – он, молча повернувшись, направился обратно в город, так и не определившись в правильности своего поступка.
Молодая женщина, услышав за спиной дыхание Муравьева, не оборачиваясь, молча ускорила шаг.
Скалы громоздились одна на другую. Их мрачную тяжеловесность не могло расцветить даже весеннее южное солнце, которое раскалило эти мертвые камни, изредка покрытые жалкой, совсем не по-весеннему жухлой растительностью.
И только тогда, когда они вошли в небольшое ущелье, где протекал ручей, издававший в этой, казалось, зловещей тишине не вязавшееся с ней веселое журчание, Михаил почувствовал живительную прохладу.
Его проворная проводница, приложив в форме рупора ладони ко рту, крикнула:
– Винченцо, Винченцо!
В одном месте, немного выше, чем они стояли, зашевелились густые кусты терновника, всюду росшего среди этих скал. Один из них, казалось, по волшебству отъехал в сторону, и в открывшемся взгляду проходе показалась худая, но жилистая фигура парня, чей взгляд, подобно дулу лупары в его руках, вопросительно уткнулся прямо в лоб Муравьева.
Пока тетка Винченцо что-то быстро говорила этому юноше, Михаил, открыто встретив его взгляд, размышлял: «Да, это глаза уже не мальчика, а мужчины, причем много повидавшего и много узнавшего в жизни. Оружие держит хотя и небрежно, но твердо. Чувствуется, что в любую секунду, не задумываясь, пустит его в ход, причем не промахнется. Сразу видно, что стрелять в человека ему не впервой. Ясно, что он не будет обузой в любой критической ситуации».
Увидев, что парень опустил лупару, Михаил широко улыбнулся и, не ожидая приглашения, стал подниматься к нему вверх по нагромождению камней.
Через несколько минут, с любопытством оглядывая в полумраке убранство небольшой пещеры, куда через отверстие проникал редкий рассеянный свет, Михаил подумал: «Не знаю, как тут зимой, но сейчас, в эту знойную погоду, лучшего места не найти».
В нише на возвышении были разостланы несколько овечьих шкур и шерстяных домотканых одеял. У изголовья висели пара ружей, подобных тому, что находилось в руках у Винченцо, и несколько набитых патронташей. У входа располагался сложенный из грубых камней очаг. Возле него разложены нехитрая кухонная утварь и скудный запас продуктов. Там Михаил оставил холщовую сумку, переданную ему отцом Сильвио.