Старик выхватил нож из наплечной сумки и когда лисица подбиралась к горлу, он воткнул нож в её бок. Горячая кровь полилась на старика.
Старик потерял сознание.
Он пришёл в себя, когда труп лисы окоченел и смертельный холод начал сковывать тело. По правде говоря старик рад был бы умереть. Боль от ран была просто безумной.
— Господи, — прохрипел старик, встал на колени и стоял так несколько минут. Его шатало в разные стороны.
Он выжил и сделал намного больше того, на что бы мог рассчитывать, если бы это произошло неделей раньше, до встречи с Колобком. То что было важным, казалось глупым. А то чего старик всегда избегал и старался уменьшить в своей жизни, вдруг приобрело смысл.
Когда он зашёл за стены города, то передвигался он примерно так, как делал это Колобок. Чуть ли не катился, согнувшись в три погибели и сжимая в руках перевязь, в которой тащил выпотрошенную шкуру огромной лисы. Идти нормально старик уже не мог. Часть тела была обморожена, часть искусана лисой, а всё остальное ощущало себя таким старым, что только и оставалось плестись — катиться вперёд.
Люди в городе приютили его и он неделю восстанавливал силы в общественной бане, где за кров и прокорм отмывал после посетителей полы и банные полки. Когда раны затянулись, старик сходил к аптекарю и выменял на шкуру лисы слуховой аппарат.
— Шкура такой огромной лисы намного больше стоит, — сказал аптекарь и дал старику несколько монет, мази и трав от ран.
— Спасибо, — кивнул старик.
На обратном пути через лес старик зашёл на могилу к Колобку. Маленький холмик дикие звери не тронули, а вот снег вокруг основательно утоптали. Волчьи и заячьи следы перекрывали медвежьи. Старик усмехнулся. Расскажи кому и ведь не поверят. Старик поклонился круглой могилке и побрёл к дому.
Старуха встретила его со слезами и бросилась в ноги, вымаливая прощение. Старик горько улыбнулся и как драгоценные серьги, повесил старухе на уши дужки слухового аппарата.
— Прости меня дуру грешную! — прошептала старуха.
— Да и ты меня прости дурня великовозрастного, — пробормотал он и понял, что наконец-то старуха пусть слабо, но слышит его.
— Главное, что слуховой аппарат действует, — сказал старик. — Я сейчас работать пошёл, ты приготовь поесть что-нибудь.
— Куда работать? — изумилась бабка. — Зачем? Плюнь ты на всё. Тебе раны ещё залечивать нужно.
— Заживут, — сказал старик.
Он подошёл к занавеске, отделявшей жилую часть избы от недостроенной и резко содрал её. Толстый слой пыли ещё хранил отпечатки, катавшегося здесь Колобка. Старик вздохнул и навёл мало мальский порядок. Подошёл к сваленным и перемешанным доскам, взял молоток, гвозди и принялся работать.
В голове не было ни единой мысли. Только понимание того, что и как делать. Когда начало темнеть, усталый старик облокотился на выструганный подоконник, который он только что подогнал ко второму в комнатке слюдяному окошку. Ноздри старика защекотал аромат ухи и свежего хлеба, что долетал из кухни, где кашеварила старуха.
— Еда готова, — долетел до него голос старухи.
— Уже иду, — крикнул он.
— Хорошо, — ответила старуха. — Захвати табуретку.
— Ладно.
Старик вошёл на кухню и от движения воздуха мерцающие огни лампадок на кухонном столе задрожали. Но дрожали не только они. Задрожал сам старик. На подоконнике на мельхиоровом подносе восседал Колобок.
— Прямо брат близнец, — прошептал старик. — Прямо одно лицо.
— Точно. Во мне талант скульптора пропадал, — улыбнулась старуха, поправляя слуховой аппарат.
— Никуда наши таланты не пропадали, старуха. Спали, пока их не разбудили, — старик погладил Колобка, — Ну, что, дружок? Споёшь нам песенку?
Колобок растянул губы — корочки в улыбке и звонко запел песенку. Старик посмотрел в окно и на опушке увидел тени зверей. Они стояли на почтительном расстоянии от избы и тоже слушали песню Колобка.