Снаружи магазин Зука не производил должного впечатления: бронированная витрина в районе, который не был ни черным, ни белым. Названия торговых марок наручных часов, официальным дилером которых являлся Луи, висели на зеркальном стекле.
— Грузовик для развозки хлеба? — ухмыльнулся Луи, оторвав взгляд от прилавка, когда вошел Ник.
Джерачи подошел к другу обняться.
— Знаешь, помню, в детстве отец водил такой же.
— Мои соболезнования. Я послал вдове цветы.
— Спасибо. — Ник не давал воли эмоциям, сдерживая ярость, которой никогда не угаснуть.
— Значит, ты выбрал эту колымагу из сентиментальности?
— Вроде того. Вообще я ожидал от тебя благодарности. Национальный хлебопекарный бренд, хорошая грузоподъемность. Можно ехать куда угодно и везти что угодно. Достаточно на всякий случай утрамбовать наружный слой буханками.
— Так вот как мы Дела делаем? — озадаченно произнес Зук. Важная деталь его работы состояла в том, чтобы вышестоящие люди, в особенности Ник, не знали, как именно делаются дела.
— Соображаешь. Я ничего не говорил.
— Разве ты что-то сказал? Плохо слышу в последнее время.
— Что у тебя есть для меня?
— Смотри сам. — Луи кивнул в сторону парковки. Ник выглянул через дверь.
— Тот «Додж» пятьдесят девятого года?
— Полностью подходит твоему описанию, — ответил Луи, имея в виду: подержанная машина, неприметная, хорошей марки, в хорошем состоянии, никакого подгона под требования потребителя, кроме пуленепробиваемых стекол.
Луи продемонстрировал Нику три пары часов «Картье», инкрустированных бриллиантами, — символ времени, которое нужно восполнить Шарлотте, Барб и Бев. Сзади дарственные надписи.
— Изумительно, — сказал Джерачи. — Заверни их. Сколько я тебе должен?
— Нисколько.
— Послушай, ты так много для меня сделал, это я обязан тебе. Все-таки сколько?
— Говорю же, Ник, мы в расчете. Мне скоро шестьдесят, у меня дом на пляже, сбережений достаточно, чтобы никчемные мои дети ни дня не работали. Без тебя я разбитый старик, морозящий яйца в Кливленде, работая с тупарями, которые продают краденые флаконы «Эйвон» и «Тапперуэр».
Ник не знал, что это, но живо представил картину.
Он постучал Луи по плечу.
— А без тебя я бы…
— Брось, — отмахнулся Луи. — Когда это закончится? Послушай, не хочу проявить излишнее любопытство, но не оставил ли ты где владельца пекарни с острым желанием вернуть свой грузовик?
Джерачи покачал головой. В Новом Орлеане поставщиков того сорта хлеба проглотил Карло Кит. Грузовик списали. Серийный номер утерян.
— Один друг подарил, — сказал Ник.
В эту секунду в дверь вломился парикмахер из салона напротив.
— Я не виноват, — уверил он.
— В чем, Харлан? — спросил Зук.
— В смерти президента.
— А кто тебя обвиняет?
— Никто, но ведь кто-то взял и пристрелил его.
— Президента убили? — спросил Джерачи.
— В Майами, да, сэр. По всем каналам сообщают.
— Ты нас разыгрываешь, — сказал Зук.
— Я постоянно говорил, что хочу пристрелить этого любителя негров, а теперь его убрали, и удовольствия тут мало. Я все время находился на работе. У меня есть алиби.
— Не смей даже шутить о таких вещах, Харлан. Он мертв?
— Откуда мне знать? Меня же там не было, понятия не имею, что с убийцей.
— Я не про убийцу спрашиваю, про президента.
— Похоже… вероятно, да.
— Кто стрелял? — не выдержал Джерачи.
— Могу поклясться на кипе Библии, мистер, не знаю и предположить не могу. — Парикмахер захлопнул за собой дверь и был таков.
— Сумасшедший расист, — пробурчал Зук. У него был старый ламповый радиоприемник, который он пытался вернуть к жизни.