— Типа того. Почему ты беспокоишься?
— Боже мой, Ник. Сколько ты меня знаешь? Я беспокоюсь по любому поводу.
Джерачи рассмеялся. Руки чесались взъерошить жесткие волосы Таракана.
— Зачем ты это делаешь? Я давно хотел спросить.
— Что делаю?
— С волосами.
— Что с моими волосами?
— Ничего.
— Валяй. Что с моими волосами?
— Абсолютно ничего. Проехали.
— Нет, постой. В бухте, на ветру, должен ли я беспокоиться, если выгляжу как бомж? — Таракан обеими руками указал себе на голову. — Нет. Все на своем месте. В полном порядке. Но если подумать о моде, как знать? Почему некоторые парни просят портных, чтобы манжеты сильно выступали за край пиджака, а другие только чуть-чуть?
— Вижу, ты долго над этим думал, — заметил Ник.
— Так какого черта? — не отступал Момо. — Честно говоря, это как торговая марка, вот и все.
— Возвращаясь к твоему первоначальному вопросу, — сказал Ник, — уход в отставку человека такой величины против его воли не случался с тех пор, как Счастливчик Чарли ушел щипать травку, а это было много лет назад, так что у нас нет справочника, как себя вести. В день собрания пойдешь в свой клуб, чтобы я знал, где найти тебя, но, думаю, никаких проблем не возникнет. Если смотреть на мир глазами Майкла, ситуация ничем не отличается от той, когда совет директоров компании увольняет президента компании.
— Может, оно и так — кивнул Таракан. — Однако до сегодняшнего дня его семья — это и есть компания. Представь, что дирекция «Гетти ойл» послала ко всем чертям Поля Гетти.
Джерачи поднял брови.
— Что? — спросил Момо. — Знаешь, если мне запрещено прикасаться к гребаным газетам чокнутого Эдди до него, это не значит, что я их вообще не читаю. Чтобы стать хорошим consigliere, я…
— Не стоит оправдываться, — сказал Ник. — Работа уже твоя, ясно?
Таракан кивнул.
— Ладно.
— Кто наш гарант безопасности?
— Не знаю. Этим занимался Риччи Два Ствола.
— И до сих пор никаких известий, кого Майкл представит на должность consigliere?
— Никаких.
— Им должен стать или Риччи, или Эдди. Значит, они будут присутствовать, когда другие доны официально объявят о решении. Оба вполне годятся. Риччи — приспособленец, и это комплимент, а Эдди…
— Живет сегодняшним днем. Я знаю. Не представляешь, сколько раз мне приходилось слышать, как он разглагольствует о пренебрежении к прошлому и будущему.
— Даже если удар не явится неожиданностью для Майкла, хотя, судя по твоим словам, это не так…
— Майкл ничего не подозревает.
— А если и подозревает, как ему собрать достаточно многочисленную и могущественную поддержку, чтобы пойти против Комитета? Это невозможно. Это самоубийство.
Таракан поразмыслил и согласился.
— Делай я ставки, — сказал Момо, — бился бы об заклад: едва огласят решение, на стороне Майкла останутся только Аль и, может, Томми Нери.
— Бывший полицейский, подсевший на порнографию, и его племянник, жалкий наркоман. Об этих мы позаботимся.
— Порнография? — удивился Момо.
— Помнишь местечко в Сохо, которое я держал одно время? Нери был там завсегдатаем. В следующий раз при встрече посмотри ему в глаза и скажи мне потом, что это не изнуренный мастурбатор. В любом случае, если не найдешь волшебное лекарство от своих собственных пороков, ты заядлый игрок. Поспорим?
— Я уже реже делаю ставки, — сказал Таракан. — Да у меня особых проблем никогда и не было.
— Я и не говорю, что были. К чему такая щепетильность?
Момо кивнул.
— Ладно, — согласился Джерачи. — Как бы мне ни хотелось сидеть здесь весь день с удочкой без наживки и наблюдать за проплывающими лодками, меня ждут дела. Поэтому обсудим два вопроса — и вперед. Во-первых, я должен быть уверен, что ты никому ничего не рассказал.
— О твоем возвращении? Да я…
— Нет. Об устранении ублюдка руками Комитета.
— О нет. Ни душе. Ни Рензо, ни даже кузену Ладди, никому.
— Точно? Подумай минутку.
Джерачи не питал подозрений, он просто соблюдал доскональность во всем. Таракан, благослови Бог его душу, всегда выполнял приказы точно. Любой другой счел бы «минуту» за «пару секунд», а Момо задумался на все шестьдесят ударов сердца.
— Никому, — сказал он. — Несомненно.
— Ладно. Очевидно, любой мало-мальски соображающий человек задумается, не я ли заварил кашу, но пусть гадают. Не хочу, чтобы кто-либо, кроме тех, с кем я говорил лично, мог доказать, что эта идея первоначально пришла в голову не донам.