Но, может быть, суть была вовсе не в этом, может быть, вы, чтобы заманить его в постель, прибегали еще к какому-то трюку. Мы с Робертом однажды поехали в Париж, летом. Номер в отеле нам достался маленький, однако выходил окнами во двор, что мне представлялось экзотичным. И в первую же ночь меня перепугал громкий вопль, жуткий, мучительный стон - я решила, что кого-то убивают. Я подбежала к окну, но Роберт оттащил меня, смеясь. И я поняла, что услышала женщину, вопившую в оргазме. Мне стало не по себе, я подумала о звуках, которые издаю сама, намного более тихих. «Полагаю, он уже оглох окончательно», - сказал в этой его манере Роберт. И вот теперь я гадала: не оно ли мужчинам и нравится? Может, и вы вопите? Воображала, как вы даете себе полную волю, наполняя комнату убийственными криками, возгласами исступленного восторга, граничащего с болью.
Я наблюдала, как вы с ним «занимаетесь любовью» - вы так это называли? - в вашем залитом лунным светом гнездышке, - пока я одиноко лежала в моей большой-пребольшой кровати, а из кабинета Роберта доносился какой-то скрип. Временами я чувствовала, что обращаюсь в вас, классную шлюху в затейливом белье, совращающую моего мужа вдали от его прискучившей жены. И тогда он занимался с нами любовью фанатично - безумно - в дешевом мотельном номере моего сознания - до тех пор, пока у нас не начинало саднить между ног.
Именно это и называется ревностью? Наверное. Кто знает? Для меня это было еще и родом - не знаю, - родом географического исследования. Я словно хотела обойти все то, чем казалась себе, углубиться в края неведомой боли, в земли, граничащие с унижением. Взгляните на меня! - это я, всадница беды.
По временам я думала о пляжах: мы с Робертом на пляже, солнце сверкает на песчаных наносах - другая жизнь. Роберт лежит на спине, опираясь на локти, худые, мускулистые ноги его перекрещены в лодыжках, вода и небо отражаются в темных очках. Мечтательные женщины разгуливают по песку, разгуливают в его очках, - он всегда был неравнодушен к длинным женским ногам. Вроде ваших. На пляже он взирал на них с обожанием. Я была не против - ну, может, совсем немножко. Да нет, не совсем. И оба мы любили оглядывать людей сверху донизу, это у нам с ним хорошо получалось. «Твой тип» - говорила я, поводя подбородком в сторону какой-нибудь ногастой девахи в ленточном бикини. И Роберт смеялся. Порой я впадала в беспокойство из-за моих ног, из-за того, что они недостаточно длинны. «Недостаточно длинны для чего?» - спросил он как-то. Типичный Роберт.
Было ли все дело в ваших ногах? Так просто? Двумя дюймами больше и женщина получает все? А может быть, вы что-то проделывали ногами, как-то особенно ходили по дому или… или что-то еще. Технические приемы, которые вы освоили: тайное искусство. Вот в чем причина. Хотя, возможно, тайну хранило само ваше тело - какая-то особенность его устройства - странность развития, перед которой не способен устоять ни один мужчина. Мысль о тайне, о чем-то скрытом, утешала меня, потому что тогда вы смещались в область магии и там наносили мне поражение нечестное - там я повинной ни в чем не была.
А может быть, ваша маленькая, гнусная тайна сводилась к тому, что в постели вы говорили совсем по-другому - вели грязные, что называется, разговоры. Так это и принято у золотых девушек? Я воображала слова, срывающиеся с ваших губ, слова, которыми я никогда не пользовалась, потому что для меня они все равно что острые камни, которыми побивают людей. Да и Роберт никогда бы… я громко шептала в ночи: пизда, хуй, еби. Слова эти странно успокаивали меня, я произносила их снова и снова: пизда, хуй, еби. Я представляла, как вы говорите: Еби меня, Роберт. Ну же, Роберт. Выеби меня. К этому все и сводится, говорила я. Пизда. Хуй. Еби. Я выпаливала их все громче и громче. Они возбуждали меня, но и ранили. Мне смутно чудилось, будто я расстаюсь с чем-то. С чем, с детством? Но я же была сорокасемилетней женщиной! Я чувствовала, как по лицу моему катятся слезы.
Той ночью, попозже, я накинула халат и прокралась вниз, измученная, но не сонная. Посидела на веранде, однако стрекот сверчков словно жег мне кожу. На кухне я наполнила стакан кубиками льда и прижала его ко лбу. Перешла в столовую. Вечером Роберт подтягивал шуруп на ручке буфетного ящика. Отвертка так и валялась на буфете. Я взяла ее и склонилась над столом.
Вот она, под скатертью. Уродливая отметина, вам не кажется? Точно шрам. Пока я долбила отверткой красное дерево, я много о чем думала - о времени, давнем уже, когда мы с Робертом любили друг друга на этом столе, времени, когда мы были счастливы и легкомысленны, - но больше всего о вас. Я представляла себе, что этот стол - ваше лицо.
У вас потрясенный вид. Не надо. В конце концов, это всего лишь стол. И потом, эти ваши выраженьица - потрясение, испуг - уверена, они кажутся привлекательными мужчинам - им нравится потрясать - однако, разговаривая со мной, вам, право же, лучше оставить их. Ничего вы на них не наживете.
Роберт, когда в первый раз увидел отметину, страшно расстроился. Пожелал узнать почему.
Почему, Роберт? Почему? Он бы еще попросил меня пройтись с ним по улице, держась за ручки.
Теперь я ем на кухне. Разонравилась мне эта комната. Ладно, пора и делом заняться, верно? Я ведь еще не показала вам комнаты наверху.
Лестница
Вот эта старая балясина мне нравится, а вам? - особенно та штуковина наверху: совершенный шар для боулинга, Роберт, правда, говорил, что ему она напоминает верхушку столба у парикмахерской - или голову старого лысого профессора. Ну, пойдемте, за мной. Перила немного обшарпаны, но это пустяки, капля мебельного лака и все будет в порядке. Те три снимка сделал мой отец, - в Мексике, - фотография была его страстью, хотя, вообще-то, он продавал страховки. А вон ступенька, об которую я споткнулась. Вторая от площадки. Вот эта самая. Пересчитала все ступени и грохнулась об пол у лестницы, рядом со стенным шкафом в прихожей. Могла ведь и шею сломать; на Роберта это сильно подействовало. Вы когда-нибудь падали с лестницы от одного только - полагаю, от горя. Горестное падение. Я все помню: чувство, будто я лишилась всего, ощущение избавления, почти пьянящее, точно летишь по воздуху, не считая, конечно, того, что я лупила головой о перила, а тело мое обратилось в большой, неуклюжий ком с торчащими во все стороны руками и ногами. А уже внизу я лежала и думала: так вот на что оно похоже, падение с лестницы. Одна нога моя была как-то странно подогнута, юбка немного задралась. И я гадала, не увидит ли кто мои трусы. Тщеславие! - будьте благонадежны, с ним мы, даже полумертвые, не расстаемся. Ну вот, лежу я там с задранной юбкой и понимаю, что похожа на некую женщину, пытающуюся совратить некоего мужчину. Потом попыталась припомнить, когда мы с Робертом в последний раз любили друг друга. Вроде бы, очень давно. Да так ли уж и давно, на самом-то деле? И вдруг, откуда ни возьмись, мысль о Томе Конвее. Про Тома Конвея я вам еще расскажу. Но не сейчас. После площадки всего три ступенькии. Роберт говорил, что нам следует купить статую и поставить ее здесь, в углу. Статую в умопомрачительно дурном вкусе - знаете, какую-нибудь беломраморную нимфу, выходящую из ванны, скромно прикрывая ладошкой лобок. А вместо того: та-дах! «Эссе» Эмерсона. «Убийство в восточном экспрессе». «Архитектура животных», представляете?
Верхняя ванная
Вот душ. Лет пять-шесть назад мы поставили новый распылитель, покрасили заново стены и потолок. Мне следовало бы опрыскать чертовы стены краской, чтобы избавиться от этих пятен, да так руки и не дошли. Плиточный пол - ровесник дома; по нему бы тоже не мешало немного пройтись цементным раствором.
После признания Роберта я в какой-то момент - когда же это было, в конце лета? в начале осени? - начала вдруг часто принимать душ. Стояла под ним, пока не кончалась горячая вода, иногда по три раза на дню. Если уж умереть у меня не получится - а я понимала, с изумлением - с разочарованием - с подобием возмущения - что умереть у меня не получится - так, по крайности, буду хоть чистой. Как будто, «встречаясь» с вами, - по очаровательному выражению Роберта - он замарал меня. Объясняйте это как вам угодно: я хотела быть чистой, сияющей; храмовой девственницей, маленькой девочкой. Иногда я подолгу лежала в ванне, а после вставала под душ.