Вадику по линии членства в известной партии вынесли выговор, чтобы вовремя разбирался со своими дамами, и задвинули его кандидатуру куда подальше.
Вернуть прежние позиции теперь ему сложно: скандалов в партии не любят, тем более сейчас, когда в приоритете семейные ценности.
Кстати, о семейных ценностях.
Завтра у нас с Виктором регистрация, завтра мы станем с ним и по закону родными людьми! Надеюсь, будущий муж от меня не сбежит на пороге ЗАГСа, как когда-то Доброкотов?
Чтобы этого не случилось, я соблюла все традиции, чтобы места не было плохим приметам: очень аккуратно, не торопясь, погладила свадебное платье, вместо чулок, чтобы их случайно не порвать, надела прозрачные следки (лето — можно), туфельки выбрала на низком каблучке. Тьфу-тьфу-тьфу, кажется всё должно получиться без нервов и потерь.
Глава 48
— Объявляю вас мужем и женой!
От этой торжественной речи регистратора у меня навернулись слёзы. Я взглянула на Виктора: он улыбнулся и притянул меня к себе:
— Ну что ты плачешь, Ксюшенька?
— От счастья! Как сильно люблю тебя, муж! — прошептала я.
С каким удовольствием, обращаясь впервые к Виктору как к мужу, я произнесла это слово.
Виктор вытащил из пиджака носовой платочек и промокнул редкие слезинки.
— И я тебя очень люблю, жена! — как клятву произнёс он. — Ну что, домой?
— Домой! Надо кормить сына.
Как таковой свадьбы у нас не было. Нет, мы не отказались от свадебных атрибутов: белого платья, чёрного костюма, цветов и колец, но не было пышного застолья с песнями, танцами, конкурсами, цыганами и медведями… Не было и традиционного у молодожёнов свадебного путешествия куда-нибудь в Париж или Канны, даже в краевую столицу не было.
Всё это отложили на потом: с грудным ребёнком не до торжеств и праздников. А расставаться нам с ним никак нельзя, ведь мы — семья. Вот года через три, когда сын подрастёт, отметим настоящую свадьбу со всеми её атрибутами и вместе махнём куда-нибудь в Анталью, Бангкок или Мекку.
Как там называется третья годовщина свадьбы? Кожаная? Отлично. Получим тридцать три чемодана в подарок. А пока лёгкий фуршет дома для близких и друзей.
Дима тоже пришёл нас поздравить, и это было неожиданно.
Я не главный гуманист мира, но воспользовавшись случаем, попросила ЮДП не бросать Аристарха, ибо ребёнок ни в чём не виноват.
Юрченко кивнул и, пряча глаза, проговорил:
— Я жалею только об одном, что не выслушал тебя тогда, в парке. Сейчас бы это была наша с тобой свадьба.
— Всё получилось так, как получилось. И то, что происходит со мной сейчас, прекрасно и правильно, — немного резковато ответила я. — Не жалею ни о чём.
Андрей, покормленный, сытый, довольный лежал в коляске и некоторое время с любопытством разглядывал собственные ручки, а потом как-то очень быстро уснул — такой спокойный у нас с Виктором ребёнок.
Только собралась и я немного полежать после трудов материнских праведных, вернулся с записи передачи муж. Я сорвалась в прихожую и обняла его. Простого прикосновения руки Виктора к моей коже, хотя оно было совершенно невинным, было достаточно, чтобы лишиться самообладания.
— Что больше хочешь: есть или…
— Или что? — Виктор засмеялся.
— Или этого, ну… — Я постеснялась назвать слово.
— Ты как маленькая. Секса, что ли?
— Да, уже ведь можно, после родов прошло достаточно времени, да и гинеколог разрешил, сказал, что у меня всё нормально.
— Можно! — Виктор радостно вздохнул. — Если не устала. А то могу и подождать, когда отдохнёшь. Год ждал и ещё могу несколько часов, я же не подросток, справлюсь как-нибудь.
— Хм-м-м, — обречённым голосом протянула я. — Ты меня разлюбил. Понятно. Конечно, я же не та стройная, симпатичная Ксюша, какой была год назад.
Виктор засмеялся, обнимая меня:
— Ты ещё лучше. Та Ксюша тебе в подмётки не годится. Как хорошо, что ты у меня другая, чем все эти куклы крашеные. Настоящая!
— Ага, настоящая, — засмеялась я. — Ты прав: волосы уже отросли и стали, как в детстве, обыкновенными блондинистыми, правда, немного потемнели.
Мне вдруг вспомнился тот наш разговор с Дариёй, когда мы мечтали услышать именно эти слова: как хорошо, что ты у меня есть, как хорошо, что ты у меня настоящая.
— Но ты меня не хочешь, — снова нахмурилась шутя.