Однажды утром Хэнк проснулся более разбитым, чем обычно и, как ни старался, не мог вспомнить, где он был вчера после четырех вечера. Наливая утреннюю опохмельную порцию, он опустил бутылку и вдруг понял, что превращается в алкоголика и опускается на дно. Стараясь думать о чем-то другом, он схватил пачку нераспечатанных писем, валяющихся на полу. Счета, счета… а вот письмо от старого дружка по Вьетнаму — тот служил “полицейским” в Родезии. В действительности эта полиция представляла из себя военный отряд, который охотился на террористов в джунглях и был подразделением, состоящим из рейнджеров-наемников. Они назывались полицейскими, потому что по законам большинства европейских стран, если ты вступал в армию Родезии, то автоматически лишался своего гражданства.
Фрост думал о своем друге и его письме несколько дней, в течение которых не жалел себя на соседнем стадионе, стараясь вернуть былую физическую форму. “Ни одному разумному человеку не может нравиться убивать себе подобных, — рассуждал он, — но что же делать, если это — единственное, что я умею”. Его не смущало и то, что приходилось убивать не только плохих ребят, но и хороших. В отличие от некоторых своих друзей, ему не снились кошмары. Несколько лет его учили одной, но очень нужной профессии — выслеживать врага и уничтожать врага. Он уже не мог и не хотел снова работать учителем. Вдобавок, он никогда не любил диктаторов и коммунистов, пусть даже и называющихся по-другому. И Фрост решил попытаться.
Он связался кое с кем, разузнал, на что может претендовать, учитывая бывшие заслуги и звание, и подписал контракт на два года. Несколько дней заняло улаживание личных дел — и он вылетел из Соединенных Штатов. С того времени Хэнку приходилось выполнять различные задания — от “охраны фермерских хозяйств” в Родезии (он часто думал, что это государство должно называться “страной иносказаний”) до участия в нескольких локальных войнах в Африке и Латинской Америке. Он входил в состав спецгрупп по охране больших шишек и добавил еще несколько профессий к своему послужному списку, о которых предпочитал не вспоминать.
Жизнь наемника оказалась именно тем, что искал Фрост. Когда война в Анголе взорвала мир к чертовой матери, о наемниках стали писать во всех газетах как о героях. В то время Хэнк нуждался в деньгах, впрочем, как и многие другие. Когда один из известных европейских журналов попросил у него интервью и предложил пять тысяч долларов, чтобы сфотографировать его в камуфлированной форме, черном берете и задать несколько вопросов, он решил не упускать этот шанс.
— Итак, что же заставило вас стать наемником, месье Фрост? Или мне следует называть вас капитаном? — немного женственный журналист откинулся в кресле и, бросив взгляд на кассету в диктофоне, убедился, что запись идет нормально.
— Я уже вам рассказывал. Но, если вы хотите знать, почему я продолжаю до сих пор заниматься этим делом… Что ж, можно и рассказать.
— О, пожалуйста, месье Фрост.
Он громко вздохнул и задумчиво посмотрел мимо журналиста сквозь открытую балконную дверь на раскаленную зноем улицу.
— Это не работа для конторских служащих с девяти до пяти. Вы — такой же, как и я, поэтому и занимаетесь журналистикой. Неужели вы хотели бы быть прикованным к какому-нибудь чертовому письменному столу или сборочному конвейеру? Писать одни и те же отчеты или изо дня в день вставлять вкладыш А в отверстие Б до самой пенсии, когда возраст уже не позволит заняться чем-то другим для собственного удовольствия? Тогда вы сами забудете, о чем мечтали когда-то. Так же точно и я. Пресса, писатели — все вдруг вспомнили о наемниках, как будто они не находились рядом все эти годы. Да они были еще у древних греков, римлян и даже раньше. Нас хотят посадить в стеклянную банку, чтобы разузнать, чем мы живем. Можете ли вы понять ребенка, который взбирается на забор во дворе, чтобы посмотреть, что же там такого интересного в темном парке, куда его не пускают родители? Что заставляет биться сердце любого мужчины, когда он встречается с красивой женщиной? Что чувствуешь, когда садишься за руль спортивного автомобиля, как вон тот ваш “порше”, или летишь на нем по автостраде?
— Как это сказать по-английски — я не успеваю за вами? Нет, я не совсем понимаю вас.
— Да бросьте, все вы понимаете. Я каждый день просыпаюсь и чувствую интерес к жизни. На мне армейские ботинки и защитная одежда, которые я ношу постоянно. Когда я сплю в джунглях на земле, по мне ползают муравьи или еще кое-что и похуже. За мной охотятся враги, но каждую минуту своей жизни я ее чувствую, эту жизнь.
Любой искатель приключений или наемник занимается своим делом не потому, что ему нравится убивать, да и самому получить пулю, естественно, не хочется. И не верьте рассказам о тяге к опасностям, свойственным нашей профессии. Эти басни годятся только для того, чтобы произвести впечатление на женщин. Мы становимся искателями приключений из-за стремления увидеть или сделать что-то новое. Можно увидеть мир — весь мир — и не из салона туристического автобуса. Понимаете, те, которых все называют наемниками — это единственные люди, которые наемниками не являются. Мы занимаемся тем, что нам нравится. Да, получаем за это деньги, но вы же понимаете, что на чужой войне не разбогатеешь. И наемники выполняют свою работу не из-за зарплаты, а ради приключений и подвигов, потому что верят в дело, за которое воюют. Большинство из них борется с коммунизмом.
А настоящие наемники в полном смысле слова — это те, кто работает с девяти до пяти за несколько сотен в неделю или и того меньше. Они занимаются тем, что им не нравится только по одной причине — из-за купюр — долларов, франков или каких-нибудь еще, черт бы их побрал. Я был наемником, когда работал учителем. Да, я любил детей, но ненавидел тот бред, который называют программой образования. Терпел ради зарплаты. Я был наемником, когда служил охранником и сторожил чью-то проклятую фабрику или гонялся за каким-нибудь мужем-обманщиком.
— Так значит, вы сейчас не наемник? — удивился молодой журналист.
— Если вы имеете в виду того, кто сражается на войнах, в которые боятся вмешаться так называемые сверхдержавы, то ответ положительный. Я — наемник, если вы имеете в виду того, кто идет воевать под флагом антикоммунизма. Так меня, но истинные наемники — это те, которые прочитают это интервью и завтра снова пойдут на работу, которую они ненавидят, опять станут поддерживать политику, в которую они не верят и будут умирать от скуки. И они еще называют наемником меня!
Фрост получил вежливый отказ и половину обещанной суммы в качестве утешительного приза — интервью оказалось не совсем тем, что было нужно журналу.
Он сидел на борту самолета, приступающего к снижению перед приземлением в Африке. Хэнк понимал, что список убийств, совершенных Чапманом, стал еще больше за последнее время, раз тот срочно прибыл на этот континент. Сам он последний раз был в Африке, когда работал по контракту на Компанию, выполняя кое-какие задания во время гражданской войны в Анголе.
Фрост сделал пересадку, убедившись, что багаж с оружием перегружен на нужный самолет. Перед тем, как вылететь из Штатов, он очень удачно приобрел крупнокалиберную винтовку с оптическим прицелом. Но у Хэнка и в мыслях не было применять ее — в его планы не входила охота на носорогов — она была частью его легенды как охотника и вполне логически объясняла наличие у него браунинга в качестве вспомогательного оружия. Что произойдет с винтовкой после приземления в Конго и после встречи с другом-охотником, который обеспечивал “крышу”, его не волновало. Приятель достанет ему именно то оружие, которое необходимо для осуществления задуманного.
Товарищ Хэнка так и пообещал сделать, когда встретил его в аэропорту Киншасы. Дерек Кингстон вез его из города, и они вспоминали события минувших лет. Они познакомились много лет назад, когда Фрост служил в Родезии, потом встречались в Анголе. Кингстон старался держаться подальше от политики, но в душе сочувствовал борцам с коммунизмом. Ходили слухи, что Дерек — резидент британской Интеллидженс Сервис в Конго. Фрост никогда не спрашивал его об этом, так как знал, что ответ будет один, независимо от того, правдивые слухи или нет.