— А Казанова и не был красавцем. И потом ты сама только что говорила, что…
— А как же он успех такой имел у женщин?
— А он и не имел. Сам он был охотником, это да, но толпы женщин не стояли в очереди за его благосклонностью. То, что он описал в мемуарах, это…
— Фантазии?
— Никто уже не узнает.
— Может, он и имел успех, но только с «кошмариками», — неожиданно предполагает. — А описал их потом, как красавиц.
«А ведь это Дар — видеть красоту там, где другие ее не замечают, — думаю вдруг. — Чтобы дать кому-то шанс сделать тебя счастливым, надо для начала разглядеть его красоту!»
Поднимаю стакан, чокаюсь с ее стаканом, стоящим на стеклянном журнальном столе, смотрю на ее распухший нос.
— Ну, ладно, Свет, все, давай, допивай и иди в ванну, — говорю. — А то завтра мне рано вставать…
— Только у меня нос, не забудь… — отвечает, послушно вставая и прямо в гостиной начиная раздеваться.
— А причем здесь нос? Мы же не боксом будем заниматься… Впрочем, если хочешь, могу выдать тебе боксерский шлем, чтобы ты расслабилась и забыла о своем носе…
В два идем ловить такси.
— Ну, и когда ты теперь объявишься? — спрашивает на дороге. — Не боишься?
— Чего?
— Однажды вернешься, а здесь никого…
Пытаюсь при свете уличных фонарей разглядеть признаки улыбки на ее травмированном лице. Собираюсь сказать, что сокрытие улыбки в ночи должно стать уголовно наказуемо, ибо заставляет Землю вращаться чуть медленнее и отдаляет рассвет… Собираюсь сказать, что когда люди духовно близки, совершено не обязательно встречаться по расписанию, такие люди — как праздник, который всегда с тобой, чтобы не случилось. И не только живые но и ушедшие навсегда. Особенно ушедшие. Для тех, кто живет в пути, наиболее подходит договориться о встрече «в шесть часов вечера после войны»… То есть где-то, когда-то, не известно где, и когда, но под залпы видимых и невидимых салютов и выстрелы открываемого шампанского. Собираюсь сказать, что близкие нужны, чтобы не отмечать в одиночестве свои победы, а поражения можно и в одиночестве, потому как поражения делают тебя сильнее, а победы не делают. Хотя как это соотнести с утверждением Пастернака, что «пораженья от победы ты сам не должен отличать», я не знаю, если честно — я всегда отличаю и стараюсь не привыкать ни к тому, ни к другому… Много чего еще хочу сказать я Светке на прощание. Но останавливается такси. Такси всегда останавливается именно в тот момент, когда главные слова готовы сорваться с языка. И опять не срываются. Потому что, конечно, мир спасает Красота, но еще чаще мир спасает Недосказанность…
— Ладно, береги себя, — Светка чмокает меня в щеку. — И давай там без фанатизма — знаем мы тебя…
Переезд
Водитель заказного такси в аэропорт немного тормоз. Как будто накануне перенес инсульт. Или три раза в сутки ему вводят внутривенно фенозепам. Не знает ни одной потайной тропы для объезда заторов. Не в курсе, что я еду по безналу. Кажется, в первый раз слышит слово «безнал». Мне приходится звонить администратору. А водитель звонит диспетчеру. Не сразу понимает, что ему там говорят, много раз переспрашивает. Не сразу понимает, что говорю я, тоже переспрашивает. Не сразу находит слова, чтобы объяснить, как понял. Не сразу соображает, к какому терминалу везти. Не сразу отвечает на пожелание доброй ночи и удачи… Сочувствую! Надеюсь, сейчас, когда я пишу эти строки, он не на кладбище для уснувших за рулем!
Лечу на Бомбардье — маленьком канадском самолетике на 50 человек. Когда взлетаем, немного не по себе. Мне часто не по себе, когда взлетаю. Кажется, вот-вот под ногами провалится пол. Пытаюсь привыкнуть и не могу. Каждый раз надо настраиваться на взлет, как на маленький подвиг. Сижу в хвосте. Самолет потряхивает, как на ухабах. Двигатель за стенкой постоянно меняет обороты, командир закладывает виражи, выводя машину на нужный курс. Надеюсь, это не брат водителя такси, что отвозил меня в аэропорт…
Жилье мне сняли в центре, на проспекте Независимости. Увидев название на стене дома, грустно улыбаюсь — идеально подходит к моему состоянию души в последние годы. Быть независимым не легко, но по-другому, видимо, никак — все зависимости, что случались в моей взрослой и не очень жизни, меня в конечном счете губили. Может, потому, что, как и во многом другом, я не умею зависеть на половину, на четверть или на треть, иду до конца, заныриваю с головой, порабощаюсь… Так что в моем случае одиночество — единственный путь к спасению. По крайней мере, единственный, известный мне…