Я прищурился, услышав про «дюжину». Война порождает массу легенд; а здесь, похоже, мифотворчество началось уже через сутки после боя.
– Но потом Боги обернулись против Патрокла, – со скорбью в голосе промолвил старый сказитель. – Гектор пронзил его своим копьем и снял золотые доспехи Ахиллеса с мертвеца.
Я ощутил, как мое лицо окаменело.
«Боги играют в свои игры, – подумал я. – Они подарили Патроклу мгновение славы и тут же потребовали плату за нее».
– И теперь Ахиллес рыдает и посыпает голову пеплом. Он клянется отомстить и Гектору, и всей Трое.
– Значит, он примет бой, – решил я, гадая, не подстроил ли это кто-нибудь из тех, кто противостоял Золотому богу; не они ли послали Патрокла на смерть, чтобы вернуть Ахиллеса на поле брани?
– Завтра утром, – сообщил мне Политос, – Ахиллес сойдется в единоборстве с Гектором. Так договорились через парламентеров, до этого битвы не будет.
Итак, поединок. Опытный боец Гектор, сохраняющий хладнокровие даже во время схватки. Ахиллес, вне сомнения, быстрее, хотя и меньше ростом; движет же им та самая ярость, что посылает людей на самые невероятные подвиги. Лишь один из них уйдет живым с поля боя. Я знал это.
Когда наше судно приблизилось к берегу, я услышал плач и причитания, доносившиеся из стана мирмидонян. Я знал, что этого требует этикет и Ахиллес приказал рыдать своим женщинам. Но с женскими голосами сплетались мужские, барабан отбивал медленный и скорбный ритм. В том конце лагеря пылал громадный костер, взметавший к небу дымные клубы черной сажи.
– Ахиллес оплакивает друга, – проговорил Политос.
Однако я видел, что его слегка смутили подобные излишества в проявлении скорби.
Но, невзирая на траур в стане мирмидонян, в лагере ахейцев царило оживление: все ждали поединка между Ахиллесом и Гектором едва ли не с радостью. Мужчины бились об заклад, прикидывали шансы, смеялись, шутили, словно предстоящая схватка не окончится кровью и смертью. В конце концов я понял, что они пытаются заглушить ощущаемый всеми ужас. Тем временем мирмидоняне скорбели, и от их стенаний по коже ползли мурашки. До меня дошло: все надеялись, что битва между двумя героями решит исход войны. И кто бы ни пал – война закончится и все смогут вернуться домой.
Одиссей встречал войско хеттов на берегу. Лукка провел перед ним свой отряд, выстроив по двое, а я стоял рядом с царем, и бой погребального барабана и вопли плакальщиков подобно холодной руке смерти простирались над нами.
Царь Итакийский старался не обращать внимания на шум. Он улыбнулся мне:
– Орион, ты вернулся с собственным войском?
– Господин мой, Одиссей, – отвечал я, – как и сам я, люди эти стремятся служить тебе. Перед тобой опытные воины, они будут полезны.
Он кивнул, пристально разглядывая отряд:
– Я приму их, Орион, но сперва следует переговорить с Агамемноном. Не стоит пробуждать зависти или опасений в сердце великого царя.
– Изволь, – согласился я.
Политические тонкости ахейцев Одиссей знал гораздо лучше меня. Не зря его прозвали Хитроумным. Я объяснил ему, что нет более армии хеттов, которая могла бы выручить Трою, рассказал, что, по словам Арцы и Лукки, старый великий царь хеттов скончался и царство хеттов теперь терзает гражданская война.
Задумчиво поглаживая бороду, Одиссей пробормотал:
– Я подумал, что великий царь хеттов теряет власть, уже когда он позволил Агамемнону войной разрешить свою ссору с Приамом. Прежде хетты всегда защищали Трою и выступали против любого, кто угрожал ей.
Я приглядел, чтобы моих воинов-хеттов накормили, разместили в шатрах и выдали им одеяла. Они обособленно уселись вокруг собственного костра. Итакийцы и остальные ахейцы смотрели на хеттов с трепетом. Они оценили одинаковые доспехи и тщательную выработку кожаного снаряжения. Ведь среди самих ахейцев невозможно было найти двух воинов, одетых или вооруженных одинаково. Так что видеть целый отряд из более чем сорока человек, имеющих столь схожее снаряжение, им еще не приходилось.
К моему удивлению, железные мечи хеттов не произвели впечатления на ахейцев… Даже не заинтересовали их. Я взял клинок, прежде принадлежавший Арце, поскольку успел убедиться в том, что железный клинок превосходит бронзовый.
Солнце уже садилось, превращая воды моря в темно-красное вино, когда Лукка подошел ко мне. В стороне от людей я ужинал с Политосом. Хетт остановился у очага, нервно теребя завязки куртки, лицо его хмурилось. Я решил, что вопли мирмидонян проняли и его.
– Господин мой, Орион, – начал он. – Не могу ли я поговорить с тобой откровенно?
– Конечно, Лукка, говори все начистоту. Я не хочу, чтобы ты таил от меня свои мысли, не хочу, чтобы между нами пролегла тень непонимания.
Он облегченно вздохнул:
– Благодарю тебя, господин.
– Ну так что же?
– Господин… Разве это осада? – Он почти негодовал. – Войско заперлось в лагере, воины пьют и едят, а горожане открыли ворота и выходят за едой и хворостом. Где машины у стен города, где тараны возле ворот? Странная какая-то осада!
Я улыбнулся. Гибель Патрокла ничуть не взволновала его. Но потуги любителей раздражали профессионала.
– Лукка, – сказал я. – Ахейцы не умеют воевать. Завтра утром на наших глазах два воина съедутся биться на колесницах, и исход поединка может решить судьбу всей войны.
Он покачал головой:
– Едва ли. Троянцы не позволят варварам войти в город… сколько бы героев ни пало у стен его.
– Наверное, ты прав, – согласился я.
– Погляди-ка сюда. – Он указал на город на холме, утопавший в красно-золотистом сиянии заходившего солнца. – Видишь участок стены, который ниже, чем все остальные?
Он показывал на восточную стену города, где, по словам болтуна придворного, укрепления были слабее.
– Мои люди могут соорудить осадные башни и подкатить их к этому месту так, чтобы воины ахейцев могли сойти прямо на стены с верхнего помоста башни.
– А не попытаются ли троянцы разрушить башни, когда они приблизятся к стене?
– Чем? – фыркнул он. – Копьями и стрелами? Пусть даже горящими. Мы укроем башни мокрыми конскими шкурами.
– А если они сумеют собрать сюда всех своих людей и отбить натиск?
Он поскреб в густой черной бороде.
– Такое случается. Но обычно мы нападаем одновременно в двух или трех местах. Лучше заблаговременно заставить их разделить свои силы.
– Неплохая идея, – одобрил я. – Придется переговорить с Одиссеем. Интересно, как это ахейцам не пришло в голову ничего подобного?
Лукка скривился:
– Какие они вояки, мой господин? Пусть их цари и князьки воображают себя великими воителями, на самом деле они просто великие забияки. Мой отряд справится с ахейцами, в пять раз превосходящими нас численностью.
Мы еще немного поговорили, и он отправился проверять, как устроились на ночь его люди.
Политос, терпеливо выслушавший весь разговор, поднялся на ноги.
– Этот муж слишком стремится победить, – заметил он почти гневным шепотом. – Он хочет, чтобы победа сопутствовала ему повсюду, и ничего не желает оставить на волю богов.
– Люди воюют ради победы, не так ли? – спросил я.
– Люди бьются ради славы и добычи и чтобы было о чем рассказать своим внукам. Муж идет в бой, чтобы доказать свою смелость, чтобы встретить героя и испытать свою судьбу, а этот хочет воспользоваться хитростью ради победы. – Политос в сердцах сплюнул на песок.
– Но ведь ты сам ругал воинов ахейцев и троянцев, презрительно называя их кровожадными дурнями, – напомнил я.
– Так оно и есть! Но они бьются честно, как подобает мужам.
Я расхохотался:
– Там, откуда явился я, старик, есть поговорка: в любви и на войне все средства хороши.
На этот раз Политос лишь что-то буркнул себе под нос, а я встал, отошел от костра и пустился на поиски Одиссея. Обнаружив царя Итаки в сумраке под навесом, я стал рассказывать ему об осадных башнях.