– Ну заходи, боец, – оглядев его, сказал Петрович.
Антон сам зашел в подъезд, но рядом с почтовыми ящиками ноги его подкосились. Он так же молча сполз вниз, и до квартиры на первом этаже Петрович и Ваня волокли его под мышки.
В операционной все было до того белое, что слепило глаза. Петрович велел мне остаться в другой комнате, но я отчаянно замотала головой – молча, чтобы не расплакаться. Тогда он махнул рукой со словами: «Будешь держать, если понадобится».
Я кивнула – говорить почему-то не могла. Может, снова потеряла голос. В тот момент мне было все равно, даже если я никогда больше не произнесу ни слова. Если каждую ночь буду видеть в кошмарах темную густую кровь, льющуюся из раны. Это все было не важно. Главное, чтобы Антон выжил.
– Мой руки, – скомандовал Петрович. – Тщательно. Рукава закатай. Иван, будешь помогать.
Мы с Ваней по очереди пошли в ванную – она была прямо за операционной, такая же стерильная и белая. Я долго смотрела в зеркало на стене, пока машинально намыливала руки. Девушка в отражении была решительной и мрачной. Белых волос у корней прибавилось, и я казалась себе наполовину седой, с мертвыми глазами и таким же мертвым лицом – уголки губ опустились, а сами губы сжались так, словно мне больно.
Мне и было больно. Невероятно, невыносимо больно. Но я запретила себе об этом думать. Подумаю, когда все будет позади.
Когда я вернулась, Антон уже лежал на столе с разведенными в стороны руками. В одной торчала игла капельницы, на палец другой был прицеплен какой-то датчик. Разрезанный по центру свитер ошметками лежал на полу.
– Мне он нужен в сознании, – обратился ко мне Петрович. – Справишься?
Я хотела спросить: «Ему не больно?» – но глянула на глубокую складку между бровями Петровича и промолчала. Подошла к изголовью, стараясь не смотреть туда, где все уже было готово для операции. Никакой простыни или голубой салфетки, как в фильмах, не было – просто небольшая рана с темнеющими краями, поднос с холодно поблескивающими инструментами и человек, натягивающий на полные пальцы белые перчатки.
Я положила руки Антону на плечи – такие же холодные, как мои ладони. Лицо его было измученное, с бескровными губами. Глаза прикрыты.
Из ванной вернулся Ваня – и молча, без указаний, встал по другую сторону от стола, напротив Петровича.
– Справишься? – с сомнением спросил тот.
Ваня кивнул.
– Инструменты подавать будешь по очереди, какие скажу, – велел Петрович, смотря при этом почему-то на меня. Он взял Антона за плечо, почти соприкоснувшись своей лапищей с моей рукой. – Антоша, слышишь меня? – Антон поднял тяжелые веки. – Я обезболил тебя на пятнадцать минут. Должно хватить. Мне нужно найти пулю и проверить, не задеты ли органы. Потом зашью. Ты, главное, не спи. Договорились, боец?
Антон моргнул. Я снова проглотила вопрос, не больно ли ему.
– Ну поехали. Анестезия ждать не будет. Ваня, готов? В обморок не упадешь?
– Нет.
Это было первое слово, которое он произнес за все время. Ваня был таким же белым, как стены операционной, но в обморок падать, кажется, не собирался.
Я сосредоточилась на измученных чертах. На черных густых бровях, в которых пробивались седые волоски, на темно-карих глазах с короткими ресницами.
– Все будет хорошо, – хрипло прошептала я. – Смотри на меня.
Сухие губы дрогнули. Я скорее угадала, чем услышала: «Пить». Но заметила краем глаза, как Ваня молча качнул головой.
– Нельзя, родной.
Я опустилась на стул, который кто-то предусмотрительно поставил у изголовья кушетки. Погладила большим пальцем гладкий шрам у основания шеи – там, где начиналась щетина.
– Хочешь, я расскажу тебе про воды Ледяного Озера?
Антон моргнул. Петрович орудовал там, куда я не позволяла себе смотреть, и тихо бормотал под нос: «Печень вроде в порядке. Пойдем дальше…»
– Его воды чистые и прозрачные, – шептала я, поглаживая горячую кожу. – И очень холодные. Стоит им коснуться человека, они утешат любую его боль. А вокруг этого Озера стоят деревья – невероятно высокие…
– Дай-ка мне расширитель, Ваня. Вон тот, третий справа. Ага. Посвети фонариком, – велел Петрович. – Ни черта не вижу.
По тому, как в следующий момент Антон переменился в лице, я поняла: он все чувствует.
– Подождите! Стоп, стоп! Перестаньте! Анестезия не работает!
Я наконец посмотрела туда, где кроме крови и растворенных краев раны угадывалось то, что я бы никогда не хотела увидеть вживую.
– Не болтай под руку, девочка! – рявкнул Петрович. – Ты думаешь, пуля в живот – это шутки? Если я его так зашью и не проверю органы, а там печень или селезенка кровит, проживет наш боец три часа максимум.