Ваня поднял на меня испуганные глаза.
– Заморозь его, – сдавленно проговорил он. – Ты же можешь.
Мысль, которая должна была возникнуть у меня в голове, рассыпалась, не успев оформиться. Я заслонилась от нее, увидев, как лицо Антона покрывается корочкой страдания, а губы судорожно ловят воздух.
– Все, все. – Я накрыла руками часто вздымающуюся грудь, и холод устремился туда, где полыхал очаг боли. – Потерпи. Сейчас.
Я не боялась. Не медлила. Я точно знала, что не убью его. И никто не убьет. Холод лился, но на этот раз он был лучшим другом, а не врагом. Он был моим продолжением.
Тело Антона расслабилось, глаза начали закрываться. Сердце, которое до сих пор билось уверенно и часто, замедлилось.
– Нет. Антон, не засыпай. Останься со мной. – Я в ужасе убрала руки с его груди.
В голове вспыхнула яркая картинка: девочка с бантиком над пышным золотистым хвостом и ярко-голубыми глазами, как у Фроси.
– Тебе рано уходить, – зашептала я. – Ты увидишь, как Милана пойдет в первый класс. Ты сам отведешь ее. У нее будет огромный белый бант и синяя…
– Тоха, а ну просыпайся. – В поле моего зрения возникла широкая физиономия Петровича. Перчатки его были полностью в крови. – Я тут для кого стараюсь? Открой глаза, ну.
Не дождавшись реакции, он сделал ужасную вещь – надавил пальцем на рану. Антон вздрогнул.
– Вот так! И не спи! Скоро уже закончим.
Петрович подозрительно покосился на меня, на Ваню и вернулся к ране. Через какое-то время Антон снова открыл глаза. Нашел меня взглядом.
– Она станет взрослой, – твердо повторила я. – И ты всегда будешь рядом с ней.
Едва заметно, чуть наклонив подбородок, Антон кивнул.
Зашивали его в полной тишине.
Когда я пару дней назад заперлась в ванной, сознание застилала одна мысль: «Ничего уже не будет». Идея убить Дарину отозвалась радостью – и затем сразу – шоком. Радость испытывал Эдгар – нетерпеливо потирал ладони и отвратительно улыбался, предвкушая кровь и веселье. Шок испытала я – когда поняла, что все было напрасно. Столько лет доказывать себе, будто я не чудовище, чтобы в итоге прийти к выводу: я могу убить человека.
Антон вытащил меня, как раз когда я прикидывала, можно ли утопиться в этом корыте. Он начал растирать мне плечи, руки, и я с удивлением подумала: он что, действительно испугался? Ему правда не все равно? Я даже толком не помню, что он говорил. Помню ощущение тепла и нужности. Я точно знала – он бы меня не отпустил. А теперь я не отпустила его.
Когда операция закончилась, Петрович перевязал Антона и наконец дал ему снотворное. Я сидела на стуле, смотря на распростертого на кушетке мужчину – из руки его по-прежнему торчала игла капельницы, торс опоясывали свежие бинты, – и чувствовала, что не могу встать. Не могу убрать руку с изголовья и перестать вслушиваться в замедлившийся ритм сердца.
Жизнь, оказывается, такая хрупкая. Так просто потерять ее. Все остальное резко становится не важно – влажные штаны, заказы, недосып. Что скажет Лексеич – я ведь так ему и не перезвонила. О чем думал Антон, когда сжимал мне запястье сегодня утром. Какая разница? Каким простым все становится, когда на твоих глазах умирает дорогой тебе человек. И остается единственное, такое простое желание – чтобы он просто жил.
Просто. Жил.
Кто-то вошел в операционную.
– Следишь, чтобы ему кошмары не снились? – Краем глаза я видела, что Петрович встал у двери, уперев руки в мощные бока. – Кто стрелял, знаешь?
Кто-то, кому Дарина за это заплатила. Или что-то пообещала взамен. Или приказала.
– Не знаю.
– А что знаешь?
Я повернула к нему голову.
Я ведь все равно должна это сделать. Убить кого-то. Стать Зимней Девой. Я все равно потеряю душу. Так лучше обставить все так, чтобы стало ясно раз и навсегда, всем – нельзя трогать тех, кто принадлежит мне.
Кто мне дорог.
– С Антоном все будет… – Голос прозвучал хрипло. Я прокашлялась. – Он будет жить?
Губы Петровича расплылись в уставшей улыбке.
– Куда денется. Повезло, что органы не задело. Пулю я вытащил. Главное теперь, чтобы воспаления не было.
Я снова кивнула.
Повезло. Это сейчас повезло. А в следующий раз? Дарина ведь не успокоится.
– Вы позаботитесь о нем?
– Таков план.
Я с трудом оторвала ладони от кушетки. Прикоснулась к небритой щеке.
– Можно мне…
– Чаю? – подсказал Петрович. – Можно. Давай черного? Крепкого, с валерьяночкой. Ты спала сегодня?
Я бы ответила, что в холодном доме с двумя мужчинами и больным ребенком особо не поспишь, но сил язвить не осталось. Ночь и утро казались далекими, как заболоченные туманом вспышки маяка. Я словно целую жизнь назад злилась на Антона, в чем-то его обвиняла.