Антон молчал. Я представила, как он замер на маленькой кухне Фроси. Оглянулся на балкон.
– Ты у Мирина? – наконец спросил он.
– Да.
– Переезжаешь к нему?
– Да.
Снова молчание.
– Понятно. Я привезу тебе воду.
Внутри тайной комнаты черного мага было душно. Окон здесь не было, воздух поступал через вентиляцию, выходящую в кабинет. В одном углу стоял старый компьютерный стол, в другом – потертый бежевый диван. На нем лежал Тёма. За два года он совсем не изменился. Соломенные волосы, миловидные черты, чувственные губы – я до сих пор помнила, как они расплывались в задорной улыбке. На Тёме были льняная рубашка и свободные штаны, какие он никогда не надел бы при жизни. На правой руке белела повязка.
Антон подошел к нему с бутылкой, наклонился и, кинув на меня и Аскольда последний мрачный взгляд, ясно говоривший: «Это очень плохая идея», – влил ему в рот несколько капель.
– Это просто вода? – поинтересовался Аскольд рядом со мной.
– Да.
Антон отошел от дивана. Тёма не двигался. Я запоздало поймала себя на том, что упираюсь спиной в дверь. Что я ему скажу?
«Я убила твоего отчима. Я чуть не убила твою мать. Пожалуйста, прости меня».
В тишине было слышно, как шумит вентиляция и как бьются два сердца: одно – сильное и настойчивое, другое – осторожное и уставшее. Изредка мне казалось, что я слышу еще одно – но удары его были такими слабыми и неравномерными, что даже ипостась Девы не считывала в нем живое существо.
– Может, нужно было смешать с кровью? – подал голос Аскольд.
– Тебе бы только кровь пустить, – раздраженно бросил Антон.
В спину что-то стукнуло. Я отшатнулась. Только когда стук повторился, поняла – это кто-то деликатно интересуется, можно ли войти.
Аскольд нахмурился. Шагнул ко мне, но я уже распахнула дверь. На пороге стоял Смотрящий. Очков на нем не было, дым в глазах так и струился, создавая впечатление двух бесконечных туннелей. Торс облепила футболка с надписью «God bless you». Судя по тому, что хитрая ухмылочка не играла на губах, это был не Кирилл, а его брат.
– Ты что здесь делаешь? – спросила я.
Смотрящий вошел в комнатку.
– И тебе привет, Зимняя Дева. Вижу, все в сборе. Богохульник, верный слуга Смерти… Только ангела недостает.
Я услышала, как яростно забилось сердце Аскольда.
– Не бойся, – скользнув по нему насмешливым взглядом, сказал Смотрящий. – Я не по твою душу.
Он сунул руки в карманы джинсов и прислонился к стене рядом со мной.
Антон закрыл бутылку.
– Это запрещено, да? – угрюмо спросил он.
Смотрящий пожал плечами:
– Ну, ты же это делаешь.
– Я могу попробовать еще раз?
– Делай что хочешь, – равнодушно отозвался Смотрящий. – Сегодня я только смотрю. Вмешиваться не буду.
Антон снова влил Тёме в рот воды и заставил проглотить, надавив на горло.
Со Смотрящим в крошечной комнатке стало совсем тесно. Не хватало мне узнать прямо сейчас, что такое клаустрофобия… Я прикрыла веки. Если у Тёмы по-настоящему забьется сердце, я услышу.
Интересно, почему Девы должны слушаться Смотрящих? Зачем их разрешение на то, чтобы передать силу? Слабо верится, что Хельга кого-то спрашивала, прежде чем поцеловать меня. Что они вообще такое? Если сердца нет, то и убить их, получается, невозможно?
Я открыла глаза. Смотрящий наблюдал за мной без улыбки, чуть склонив набок голову и скрестив руки на груди.
– Попробуй, – предложил он, и меня обдало жаром, как когда-то у входа в клуб «Темная Персефона».
Соберись. Побеседовать со Смотрящим еще успеешь. Сейчас важно другое.
Я сделала вдох, сосредоточившись на привычных звуках. Сердце Антона стучало уверенно и жестко, отбивая одному ему известный ритм. У Аскольда сердце трепетало, как у пойманной пташки, но он не показывал вида. Наконец среди этих сердцебиений появилось третье. Сначала неуверенное, рваное, потом нарастающее и все ускоряющееся.
Приподняв голову, Тёма оглядывал нас безумными глазами. Точнее, Аскольда, Смотрящего и Антона, потому что тот меня собой загородил.
– Что вы?.. – прохрипел Тёма.
– Дай ему выпить остальное, – тихо велел Смотрящий.
Антон молча протянул Тёме бутылку. Дважды повторять не пришлось – он жадно припал к горлышку. Пить он явно хотел, потому что осушил пол-литровую бутылку за полминуты. Сердце его замедлилось, ритм сделался ровнее, но тут же снова подскочил. Тёма схватился за руку в том месте, где была повязка, и ангельское лицо скривила страшная гримаса. Я вспомнила, как он мучился, когда я заморозила ему предплечье. Сейчас было явно больнее.
Я протиснулась мимо Антона к дивану.
– Не трогай его! – выпалил Антон, но я уже схватилась за перетянутое бинтом запястье.
Холод обволок рану, из груди Тёмы вырвался вздох облегчения. Я опустилась перед ним на корточки.
– Ты спал два года. Помнишь, что с тобой случилось?
Тёма молчал.
– Вера… – снова предостерегающе начал Антон.
Тёма перевел на него взгляд. Потом посмотрел на Аскольда, но тот, видно, его не заинтересовал.
– Да, – медленно ответил Тёма. – Я помню. Вы меня убили.
Я моргнула.
А что ты хотела услышать?
– Прости. – Шепот вышел еле слышный. Я повторила громче: – Прости меня.
Тёма вернул мне изучающий взгляд. И внезапно улыбнулся – так, что по спине у меня пробежал озноб.
– Да отойди уже от него! – взмолился Антон, и я на автомате отметила: раньше он просто оттащил бы меня.
Тёма улыбнулся и ему тоже. И внезапно сплел свои пальцы с моими.
– Простить тебя, Вера? – вкрадчиво произнес он. – Простить… – Улыбка вдруг исчезла – так же неожиданно, как появилась. В мягком облике проступил настоящий Тёма. И с отвращением выплюнул: – Да пошла ты!
Пальцы на его запястье разжались. Я медленно поднялась. Слез не было – у меня их теперь никогда, наверное, не будет. Кто-то звал меня по имени, но я не откликалась. Воздуха в комнатке, по ощущениям, почти не осталось, и я решительно направилась в кабинет.
Два года. Два года я засыпала и просыпалась с мыслью, что виновата в смерти Тёмы. Два года мечтала произнести эту фразу. Столько раз повторяла про себя «Прости меня», что забыла: я ведь могу однажды услышать ответ. И это совсем не обязательно будет «Я тебя прощаю».
Я распахнула единственное окно и подставила лицо ветру. Влажный воздух пощипывал лоб и щеки. Два года… В голове прозвучал знакомый голос с едкой интонацией, который давно принадлежал не Лестеру, а моему подсознанию: «Прости уже сама себя, Вера. Ты достала человека с того света, чтобы сказать ему то, что с самого начала хотела сказать себе».
Кожи коснулось что-то холодное и влажное. Я провела по ней пальцами, ожидая ощутить слезы. Но нет. Глаза были сухие. Я вытянула руку из окна и наконец поняла, что это было. На раскрытую ладонь мне падали похожие на мелкие хлопья косые снежинки.
Наступала зима.