– Значит, плохо спрашивал!
По паркету застучали каблуки. Мне почудился звук, который бывает от прикосновения губ к коже.
– Сердце мое, ты же знаешь, я все для тебя сделаю. Я твой душой и телом, весь, всегда! Прости меня.
На мгновение все стихло. И снова мне показалось, что я слышу поцелуй. Я почти видела, как Лёша, стоя на коленях, припал к миниатюрной Юлиной ручке.
– Ну хочешь, накажи меня. Любое твое прикосновение…
Еще одна пощечина.
– Я. Не. Разрешала. Тебе. Спать. С. Ней! – Судя по звукам, Юля била его после каждого слова.
– Ну прости, прости меня! Я бы иначе не узнал, что сила к ней вернулась. Я соблазнил ее для тебя!
Онемение перебралось с затылка на лицо, оттуда перекинулось на шею и поползло к груди. Надо было уходить, но меня пригвоздило к месту. Перед глазами медленно расцветала картинка: тело Лёши на полу, карие глаза устремлены в потолок, зрачки неподвижны, в уголке губ застыла заледеневшая ниточка слюны…
– Может, теперь и к тебе вернется сила? – с надеждой спросил он.
– Не знаю, – сухо отозвалась Юля.
– У Веры она всегда проявлялась, когда мы…
– Замолчи! – Грянула очередная пощечина.
Наконец справившись с собой, я поспешила прочь из коридора.
– Девушка! – позвал рецепционист на первом этаже.
Я не откликнулась. Выскочила на улицу, жадно глотая свежий воздух. Первые дождевые капли упали на веки. Я знала прямо там, в эту секунду, что могу вернуться и убить Лёшу. Проснувшаяся сила жаждала добавить новую жертву на дно Ледяного Озера. Из ладоней рвалось хищное дыхание Зимы.
Я сбежала по ступеням и припала на колено у ближайшей клумбы, вдавив ладонь в землю – та мгновенно покрылась инеем.
Я соблазнил ее для тебя.
Вот откуда внезапный интерес к моей жизни. Эти его вечные «Как дела?» и «Что делаешь?».
Нынешняя девушка.
Какая же ты дура, Вера. И план твой дурацкий.
В ушах шумело, я почти ничего не слышала. Улица тонула в завываниях проезжающих машин и поднявшегося ветра. Надо было убираться отсюда, пока не появился Лёша.
Дождь лил уже вовсю, стекал за шиворот и в неплотно запахнутое пальто. Я поднялась, мысленно ругая себя за оставленный дома зонтик. Тут за спиной пронзительно засигналил автомобиль.
У студии стоял черный «Майбах». И сидел в нем не кто иной, как его чернейшество Аскольд Мирин. Он-то что здесь забыл?
Я решительно зашагала к машине.
– Что вы здесь делаете? – бросила я как обвинение, едва стекло опустилось.
– Вы не отправили мне текст, – тщательно проговаривая каждое слово, ответил Аскольд. Черные глаза жгли насквозь.
Я провела рукой по лицу, стирая влагу. Какая отвратительная погода.
И какой отвратительный тип.
– Как вы меня вообще нашли?
– Для меня не проблема найти любого человека в этом городе, – самодовольно отозвался он.
– С чем вас и поздравляю.
Я хотела уйти, но вдруг увидела Лёшу. Он стоял на крыльце студии, уткнувшись в телефон, и сосредоточенно набирал текст. Даже издалека были видны следы пощечин на гладко выбритых щеках и белый воротничок рубашки под синей курткой. Ладони у меня тут же отозвались ноющей болью.
Хрен с тобой.
Я обогнула круглый зад «Майбаха» и с размаху приземлилась на сиденье, забрызгав коврик под ногами. Темно-бурые кляксы укоризненно смотрели на меня с нежно-кремовой кожи. Никогда не видела, чтобы коврик в машине был того же цвета, что и обивка.
Выудив из рюкзака зонтик, Лёша поспешил в противоположную от студии сторону. Пока его силуэт медленно расплывался в тумане, из моих рук уходил холод, оставляя ощущение пустоты. Я хотела было обрадоваться, но пальцы дернуло. Потом еще раз. И еще. Проклятье! Я зажала кисти между коленями. Больше года такого не было.
Аскольд прищурился, всматриваясь в удаляющуюся Лёшину спину, и вдруг удивленно выгнул бровь. Я сглотнула, молясь про себя, чтобы он не увидел в своем внутреннем телевизоре, что нас связывало. Вроде обошлось: мельком глянув на мои руки, Аскольд включил отопление, но ничего не сказал.
– Мне не холодно, – отстраненно сказала я.
Он так же молча вернул колесико к отметке «ноль».
Я пыталась составить хоть сколько-нибудь приемлемый план, но голова была пустой. К вискам начали подбираться крошечные молоточки, постукивающие изнутри.
– Я весь внимание, – сообщил Аскольд, расправляя рукава пиджака.
Даже Лестер не говорил «Я весь внимание».
Чтобы унять дрожь в пальцах, я попыталась сосредоточиться на чем-то другом и принялась разглядывать его одежду. Под черным пиджаком скрывалась такая же черная рубашка, расстегнутая на пару верхних пуговиц. Даже пряжка ремня у него была черной.