Стояло самое начало апреля. Земля после зимы была промерзшая и твердая. Но родственники – бог знает, откуда они взялись спустя столько лет, – хотели фото с высаженными белыми цветами и аккуратно насыпанными по периметру камушками.
Я стояла у оградки и рассматривала результат работы последних трех часов. Бурьян пророс так глубоко, что, отчаявшись вытащить, я просто скосила его, позаимствовав косу у Степаныча. Получилось не слишком аккуратно. К тому же какая-то бабулька, увидев меня, трижды перекрестилась и пробормотала что-то про живую смерть.
Я стянула перчатки, стерла пот со лба и отошла на пару шагов. Фотографировать было нечего – повсюду, как грибы, торчали пучки бурьяна. Похоже, даже для такой простой работы я не гожусь. Мало того что провалила ЕГЭ, так еще и…
В заднем кармане пиликнуло сообщение. Я вытащила телефон.
«Как жизнь в городе мертвых?»
Сообщение было от Лёши. Я оглядела торчащие во все стороны сорняки.
«Лучше не придумаешь».
«Чем занимаешься?»
«Работаю».
Я пристроила косу в угол ржавой оградки. Кого я обманываю? Скоро Лексеич поймет, кого нанял, и попросит меня на выход.
«Не скучно?»
«Нет».
С непривычки пальцы саднило. Я сунула руки в карманы и пошла по тропинке, которая, кажется, вела к дому – за первые недели я так и не запомнила дорогу. Вечер накрыл кладбище, и в быстро надвигающейся темноте кресты старого сектора казались остроконечными маячками.
Я достала телефон и посветила на надгробия. Афанасьев, Гуревич, Пономарева… Пущины, неизвестный, неизвестный… Наконец Ивановы – Светлана и Владимир. После них и надо сворачивать. Точно.
«Я иду домой между могилами тридцатилетней давности и думаю, что сделала что-то не то со своей жизнью», – набрала я на ходу, не позволяя себе осмыслить, что пишу. А главное, кому.
«Давай подумаем об этом вместе? Я прямо отсюда чувствую, как тебе это необходимо».
Я спрятала телефон в карман. Вдалеке показался бревенчатый навес. Где-то протяжно свистнул кулик. Телефон пиликнул снова, и я обреченно вздохнула. Хуже этот вечер уже вряд ли станет.
Лёша приехал с рюкзаком, набитым коробочками с роллами, и первым делом разложил их на крошечной столешнице рядом с плитой – так спокойно и деловито, будто бывал у меня через день.
– Есть хочу, как не знаю кто. Ты же ешь суши? Роллы?
Я сидела на единственном стуле за подоконником, который заменял стол, и вглядывалась в иссиня-черную ночь за окном. Комнату еле-еле освещала настольная лампа с кружевным абажуром – мне прекрасно были видны и надгробия вдалеке, и причудливой формы облака.
– Ем.
Лёша зажег газовую плиту, с которой я до сих пор толком не разобралась, и поставил чайник. Разложил передо мной коробку с роллами и деревянные палочки.
– Ты что, подралась с котом? – За неимением второго стула он сел прямо на подоконник.
– Что?
Лёша кивком головы указал на мои руки, все в ссадинах от бурьяна. Перчатки не помогли.
– А. Это от работы.
– Я думал… – Лёша запихнул в рот первый ролл и закатил глаза, изображая экстаз. – М-м-м… Оргазм. Я думал, ты будешь смотреть за могилами, а не рыть их.
Я вздохнула. Зачем было его звать? Это же Лёша. Который запросто сообщал девушкам на танцах, что они слишком тяжелые для поддержки, а парням – что рукоблудствовать нужно дома, а не в студии.
– Откуда ты такой взялся? – устало спросила я, размышляя, насколько невежливо будет попросить его уехать после того, как сама пригласила.
Словно почувствовав мое настроение, Лёша перебрался в дальний конец подоконника. Синяя толстовка почти слилась с чернотой за окном. Казалось, его большеротое лицо парит в темноте.
– Из Питера, – ответил он, обняв руками колено. – Если тебе интересно.
Проигнорировав палочки, я взяла одну сушину пальцами и положила в рот. Лосось был таким нежным, что буквально растекся по нёбу. Я прикрыла глаза от удовольствия.
– Оргазм, скажи? Так что ты там не так сделала со своей жизнью?
Я открыла глаза: Лёша разглядывал меня, подперев подбородок рукой. В этой толстовке, со шрамом над бровью и следами подростковых прыщей на щеках, он был таким обыкновенным, понятным и простым. С ним можно было не притворяться.