– Что мне делать?
Лестер, утопающий в белоснежном кресле, больше похожем на трон, закинул ногу на ногу и обнял острое колено длинными кистями рук.
– Как что? Получать удовольствие, конечно! По-моему, сейчас самое время. Пора бы уже принять то, что есть.
– А что есть? – растерянно спросила я.
– Ты все сама знаешь, – загадочно ответил он и растаял в воздухе.
В ушах еще долго звучал его шелестящий смех.
На следующий день я поехал в гости к Петровичу. Дома у него было что-то вроде полевого госпиталя. На гражданке к нему ехали с огнестрелом, который нельзя было регистрировать в больнице, и с ножевыми, которые нужно было зашить без лишнего шума. К нему два года назад я отвез Веру, строго наказав работать ювелирно.
Я сидел в той комнате, которую сам Петрович называл операционной. Кроме кушетки с ремнями, мебели тут было мало: пара белых шкафчиков и диван для тех, кто оставался на ночь с раненым. Облокотившись на кушетку, Петрович вертел в руках злосчастный телефон.
– А напомни вопрос, Антоша, – попросил он, не поднимая головы. – Когда ее сняли?
– Нет. Что это за хрень.
Я стоял так, чтобы дневной свет из единственного окна падал ровно на вытатуированные драконьи чешуйки, и с каждой секундой все больше верил в то, во что верить не хотелось.
– Ну что-что. – Петрович со вздохом отложил телефон экраном вниз. – Кожа. Отлично сделана, кстати. С татушечкой даже, смотри. В стиле фрау Кох.
– Фрау кого?
– Кох, – меланхолично уточнил Петрович. – Ильза Кох. Слыхал о такой?
– Бухенвальдская ведьма. – Я снова нагнулся над телефоном. – Ты реально считаешь, что это человеческая? Не свиная?
– Могла бы быть свиная, – задумчиво ответил Петрович. – Но погляди: шлифанули хорошенько, конечно, а волосяные луковицы все равно видны. У животных маленько другие… Хорошая работа.
Я склонился так низко, что различил еле видимые отверстия на гладкой восковой поверхности. Вот ведь.
– Тот, с кого сняли, был жив?
Петрович принюхался.
– А кто ж его знает. Будем надеяться, что нет. Кожу-то снять не проблема, можно и под анестезией, зато потом никакой анестезии не напасешься… Вот затейник, а? – Он добродушно усмехнулся, но когда поднял на меня выцветшие глаза, добродушия в них было не больше, чем у старого волка перед прыжком. – Откуда у тебя вещица-то, Антоша? Подарок?
Я спрятал телефон обратно в целлофановый пакет.
– Он самый. Спасибо за информацию.
– Это хорошо, что подарок, – задумчиво отозвался Петрович. – Не хотел бы я иметь того, кто это сделал, врагом.
Я проснулась резко, одним махом, и первое, о чем подумала, – где я? Не было ни привычных звуков природы за окном, ни света сквозь льняные занавески, которые я периодически забывала задергивать. Вместо этого мой взгляд уперся в абсолютно белый потолок. Нос защекотал запах, хорошо знакомый с детства: кто-то пек блины. Я перевернулась на узкой кровати и уткнулась носом в подушку.
Мама. Я у мамы.
Медленно, словно щупальца гигантского кракена, в сознание вползали события предыдущего дня. Паническая атака у подъезда. Руки Аскольда на моих плечах. Телефон, обернутый кожей. Встреча с Антоном. Его фраза: «Я позвоню, как что-то выясню».
Уцепившись за эту мысль, я сползла с кровати. Проверила телефон – пара звонков с незнакомых номеров, но от Антона ничего. Включила ноут, заглянула в соцсети и мессенджеры – одни вопросы по рекламе. В почте мигали новые письма от клиентов.
– Не спишь, Вера? – Мама осторожно приоткрыла дверь.
– Работаю. – Я на секунду оторвала взгляд от экрана. На маме было домашнее платье и синие тапочки.
– Сегодня же воскресенье! – возмущенно воскликнула она. Вид у меня, наверное, был тот еще: непричесанная, неумытая, в выцветшей ночнушке с Сейлор Мун. – Иди на кухню, я тебе блинчики напекла.
– Спасибо, мам. Если есть кофе…
– Свежие, с творожком, – убежденно продолжила мама. – Сметанку достала. Иди, потом закончишь свою работу. Чай на столе.
Я с тоской покосилась на открытые письма. Рядом беззвучно завибрировала нокия.
– Алло?
Мама поджала губы.
– Слава всем ебическам богам, Вера! – выдохнула трубка знакомым голосом. – Я тебя два дня вызваниваю! Ты куда пропала?
– Лёша? – Это было так неожиданно, что я на какое-то мгновение даже забыла, что злюсь на него. – Я сейчас у мамы.
– Соскучилась? – невинно поинтересовался он.
Я на секунду зажмурилась, молясь, чтобы ладони не покрылись коркой льда.
– Ты чего звонишь?