Он неспешно подошел к столу и опустил на него руку с черной печаткой на пальце.
– Я вышел. Что за покойник?
От него пахло не то благовониями, не то какими-то аромамаслами. Ладан? Лет десять уже в церкви не был.
Я достал из внутреннего кармана куртки телефон в целлофановом пакете и бросил на стол. Мирин мельком глянул на него.
– Что это?
– А ты не знаешь?
– Нет.
– То есть ты не искал в морге парня с татуировкой, не снимал с него кожу, не оборачивал телефон и не подкидывал его Вере?
Только проговорив все вслух, я понял, как бредово это звучит.
Одна бровь у Мирина поднялась, вторая осталась неподвижна, как и часть лица.
– Кто-то подкинул это Вере? – Длинные пальцы замерли над целлофаном, но так и не коснулись.
– Ну.
Он прикрыл глаза, а пальцы растопырил, как коршун – костлявую лапу. У меня заложило уши от наступившей тишины, как бывает, когда резко уходишь под воду. Я сглотнул. Мирин вздрогнул, сжался, втянул голову в плечи. Потом открыл свои демонические глаза и невидяще уставился в зеркало на стене.
– Вам надо уходить, – сказал он.
– В смысле?
– Вам с ней надо уходить. Скоро будет поздно. – Он повернул ко мне свое мертвенно-бледное лицо. – Времени осталось мало. У вас обоих.
Глава 12
Вторая ночь у мамы выдалась тяжелой – собираясь накануне, я забыла положить снотворное. В итоге добрых два часа промаялась без сна, а когда все-таки заснула, увидела женщину в алом бархатном платье и стальными пластинами на руках. Лицо ее скрывали белые волосы, пальцы были длинные и тонкие, и этими тонкими пальцами она яростно пыталась содрать с себя пластины. Безуспешно. Тогда она попыталась сорвать платье, но вместо треска, какой бывает от рвущейся ткани, я услышала противное влажное чавканье – бархат стек к ее ногам густой кроваво-красной жидкостью.
«Нет, нет!» – зарычала девушка, вскинув изможденное, страшно похожее на мое лицо.
– Нет! – повторила я и проснулась, бессильно уставившись в потолок.
Сколько еще это продлится? Быть Девой – не быть Девой. Принять силу – не принять силу. Признать, что все было напрасно: и смерть Тёмы, и две чудовищные зимы…
– Вера, ты встала? – Мама без стука заглянула в комнату. – Я ухожу.
В щель протиснулся Наум и недовольно мявкнул. На его языке это означало «Где мой завтрак, человек?».
– Встаю.
– Будешь работать?
Я взяла с тумбочки мобильник. От Антона ничего – ни звонков, ни сообщений.
Я спустила ноги с кровати.
– Поеду домой.
– А что, потоп уже устранили? – оставив дверь открытой, мама углубилась в коридор и оттуда продолжила: – Я вообще считаю, что это к лучшему. Вернешься в родительский дом.
Ночнушка с Сейлор Мун внезапно стала тесной.
– А что? На кладбище жизнь, что ли? – убежденно продолжила она. – Это же несерьезно! Что ни день, то похороны. А ты молодая девушка! Хоть бы на танцы сходила, познакомилась… Тебе уже оттуда подсказывают.
Рядом крякнул телефон – сообщение было от Лёши. «Тёму будут эксгумировать». И грустный смайлик.
– Не забудь позавтракать, – велела мама и звякнула ключами. – Я ушла!
Я сжала переносицу. Ощущение было такое, будто меня изваляли в песке.
Если Тёма жив… Но Антон же сломал ему шею. Но если на секундочку предположить, что он жив…
На экране высветилось новое сообщение – на этот раз от Аскольда. «Как обстоят дела с заказами?»
Мгновение я смотрела на экран. Какая-то мысль скреблась в голове, не давая покоя. Мы познакомились на кладбище. Как раз на могиле Тёмы. Аскольд собирался сделать там порчу. Но разве порчу делают на могиле, если она пустая?
Такси доехало быстрее, чем предсказывали «Яндекс Карты». У меня еще оставалось немного времени перед встречей с Аскольдом, чтобы зайти домой и переодеться.
Я шагала по главной аллее Архиповского. Погода замерла между преддверием дождя и сухим ветром. Насколько хватало глаз, повсюду торчали кресты и расстилалась жухлая листва. Казалось, деревья переговаривались между собой – очень тихо, чтобы не разбудить мертвых. Оградки в старом секторе стояли сплошь ржавые. То тут, то там попадались приоткрытые дверцы. «Дверцы к покойнику должны быть всегда затворены, – учил Лексеич, передавая мне нехитрые основы мастерства, – иначе душа его выйдет наружу и пустится искать тех, кого любила при жизни».
Я не удержалась и прикрыла калитку одной из могил. Расположенная у самой дороги, она вечно пользовалась ненужным вниманием. На каменном постаменте красовалось изображение молодой девушки с пышными локонами. Имя у нее было необычное – Орфея, – а годы жизни наводили на мысли о несчастном случае или затяжной болезни. Девушка умерла в двадцать три.