Я открыла глаза.
«Лучше?» – высветилось на экране.
«Немного».
Напротив имени Аскольда появилась надпись: «Был пять минут назад».
Нет-нет-нет, не уходи, чудовищный человек!
«Вы можете убрать это? – набрала я. – Совсем?»
Кружочек рядом с его именем снова зажегся зеленым.
«Могу».
«Когда?»
«Когда расскажете, что у вас за сила».
По спине прокатился жар, потом сразу холод. Я поборола желание написать, что никакой силы у меня нет, что он чувствует остатки той, прошлой… Но это было слишком длинно. Плохо понимая, что делаю, я напечатала:
«Хорошо».
Самое бестолковое, что можно делать на кладбище холодной осенней ночью, – в полной темноте пытаться отыскать могилу с определенным именем.
Я никак не могла унять дрожь в теле. Зубы стучали, на застегнутую до самого подбородка куртку то и дело капало из носа. Как Аскольд и предсказывал, час назад у меня пошла кровь и заляпала всю одежду. Во рту было сухо как в пустыне. Я на автомате шагала вдоль могил, слепо шаря фонариком по надгробиям и твердо зная – стоит мне остановиться, и я уже не пошевелюсь. Не умру от обезвоживания, так замерзну у какого-нибудь заброшенного постамента.
– А отчество обязательно должно совпадать? – спросила я и сама удивилась, как слабо прозвучал голос.
Сзади послышался стук трости о плитку и шаги.
– Весьма желательно, – ответил Аскольд.
«Весьма желательно». Кто вообще так выражается?
– А если на всем кладбище нет ни одной Веры Александровны? И мы ищем вслепую?
– Это вы ищете вслепую, – спокойно ответил он. – А я ее чувствую.
Я резко остановилась и, развернувшись, направила фонарик ему в лицо.
– Так идите вперед, – вытерев рукавом нос, зло предложила я. – Раз чувствуете.
Он молча протянул руку в перчатке. Я отдала ему фонарик и ощутила себя беспомощной – если вообще можно быть еще более беспомощной в этой ситуации.
Аскольд протиснулся мимо по узкой дорожке, и меня обдало запахом ладана. Этот запах я хорошо знала по первому месяцу работы у Лексеича, когда помогала в храме. Неужто таких, как он, пускают в церковь?
– Вперед, – велел Аскольд, и мы гуськом двинулись в темноту.
Он шел медленно, чуть припадая на правую ногу. Вот будет весело, если Степаныч нас засечет. Лексеич наверняка меня сразу уволит. С другой стороны, если этот чудо-волшебник не снимет свое проклятие, то и увольнять будет некого.
– Не отставайте, – строго сказал Аскольд.
Я громко вздохнула. Посмотрела бы я на него…
– Стоп!
Я чуть не налетела на узкую спину. Аскольд посветил на надгробие. Оно было таким старым, что имя усопшего почти скрылось за зарослями бурьяна. Я разглядела только год смерти – 1929. Ничего себе.
Вокруг разливалась сплошная темень, и понять, в какой части кладбища мы находимся, было почти невозможно. Я заметила только, что последние минут десять мы шли уже не по дорожкам, а прямо по захоронениям.
Прекрасно. Давайте напоследок потопчем могилы.
– Откуда вы знаете, что там Вера? – спросила я.
– Очень просто. – Он опустил на землю саквояж и смело пошел к надгробию, расчищая себе путь носком ботинка. – Как все нормальные люди, она отзывается на свое имя.
Он примял бурьян, и в неверном свете фонарика я различила надпись «ГРИЗМАН Вера Александровна». Судя по высеченным на камне годам, умерла эта женщина в преклонном возрасте и очень давно.
Новый приступ тошноты согнул меня пополам. Те три глотка воды, что я попыталась впихнуть в себя перед выходом, излились под ноги горячей желчью.
– Рано вам помирать, Вера Александровна. – Аскольд наклонился ко мне и вложил в руку фонарик. – Сосредоточьтесь. Вам нужно светить и делать то, что скажу. Понятно?
На землю шлепнулась очередная алая капля. Никогда больше не буду общаться с колдунами. Ни за какие коврижки.
– Вера Александровна?
К горлу подкатил ком.
– Еще раз так меня назовешь, – прохрипела я, изо всех сил пытаясь звучать угрожающе, – я тебе этот фонарик… – Но, поймав пристальный взгляд темных глаз, глубоко вдохнула носом и поправилась: – Все ясно.
– Вот и славно. – Опершись на трость, Аскольд поднялся. – А я буду работать.
Первые полчаса маг сидел у могилы, зажигая в определенном порядке церковные свечи и бормоча над каждой что-то отдаленно похожее на молитву. Прислушавшись, я разобрала «не во имя отца и не во имя сына», потом заметила, что свечи он ставит основанием кверху. Движения его были отрывистыми и уверенными, как у опытного хирурга во время операции. Операция была явно сложная и ответственная – луч фонарика то и дело выхватывал сосредоточенную складку на его переносице, – но в целом Аскольд, судя по всему, знал, что делает.