В полутемную комнату скользнул желтый луч, и я очередной раз подумала: удивительно, насколько мне не подходит собственный день рождения. Застывший на границе между весной и летом, он каждый раз претил мне чириканьем птиц, буйством цветов и изумрудной россыпью на деревьях. В школьные годы я обычно брала с собой вкусный фруктовый чай и ехала гулять по одному из московских кладбищ, в прохладную тишину под раскидистыми елями.
Я подхватила корзинку с садовыми принадлежностями и тихо усмехнулась. Ничего не изменилось: вот она я, вот оно кладбище. Обыкновенная жизнь. Только заплачено за нее чужими жизнями. И болью стольких людей, что трудно сосчитать.
Я привычным маршрутом двинулась по узкой дорожке – прямо, направо, снова направо, миновав Пандору, в сектор с новейшими захоронениями. Понятия не имею, почему они зовутся новейшими, а не новыми… Остановилась, не дойдя до кирпичной стены кладбища несколько метров. Собравшись с силами, взглянула на надгробную надпись. «Семёнов Константин Игоревич». Внизу, под датами рождения и смерти, старомодным почерком с завитушками выведено: «Ты не забыт».
Я наклонилась поправить искусственные белые лилии в изножье могилы. Живые цветы приносить не стала – они неизбежно завянут. А я не хочу, чтобы на могиле Кости что-то умирало. Даже цветы.
Я присела на скамейку. От нее пахло свежей краской – не голубой, как на других, а цвета мокрого асфальта. Чтобы поставить ее, пришлось звонить Костиной маме, представляться помощником смотрителя, плести байки о реорганизации кладбища и просить разрешения на изменение участка.
Я открутила крышку стаканчика и вдохнула пряный запах горячего кофе. Судя по безжизненному голосу, маме Кости было все равно, что сделают с могилой сына. Я даже на секунду задумалась: может, сказать ей правду? Вдруг это вернет жизнь в ее голос? Хотя вряд ли. Из нас двоих в той усадьбе Лестер ведь спас меня, а не Костю.
Я сделала первый глоток. Пока росла, Лестер всего пару раз поздравлял меня с днем рождения – на тринадцать и шестнадцать лет. Оба раза заявлялся в сияющем камзоле, с тростью с сапфировым набалдашником и копной белоснежных волос – воплощенные грация и изящество. В тринадцать он показал мне морг. В шестнадцать, загадочно улыбнувшись, перенес во дворец с высокими сводами, подозрительно напоминающий тот, что я помнила из диснеевского мультика про Золушку. Галантно протянул мне руку, будто собирался пригласить на танец. Я тогда проворно спрятала кисть за спину и потребовала вернуть меня домой.
– Какая же ты задница, Лестер, – пробормотала я. – От Кости и Тёмы хотя бы что-то осталось. А от тебя ничего.
Второй день рождения я проводила так: предаваясь грустным мыслям на могиле Кости и размышляя, как сложилась бы его жизнь, не погибни он слишком рано.
В этот раз долго грустить не пришлось. Позади раздался молодой сердитый голос:
– Ты же обещал! Вместе до гроба. Рассказывал свои байки. Пел! Ненавижу тебя! Козел!
Я завертела головой в поисках говорящего – точнее, говорящей. Через пролет от меня, зажав в руке красные гвоздики, стояла девочка лет четырнадцати, в коротком желтом платьице и белых гольфах, с обильно подведенными черным глазами. Волосы у нее тоже были черные и очень длинные, а на руках красовались сетчатые полуперчатки без пальцев.
Я вернулась к кофе. Три месяца работы на кладбище научили игнорировать истерики. Иногда мне казалось, что я могу задремать под чужие рыдания.
– Ты сволочь! Мудак! Ты же обещал!
Очередная грустная мысль о Лестере растаяла, не успев оформиться.
– Ненавижу тебя! – Вслед за словами послышались глухие всхлипы.
Я вздохнула. Вокруг, как назло, никого не было. Над могилами висела особая тишина, что бывает только на кладбищах. Слова девочки я слышала так ясно, словно она выкрикивала их у меня над ухом.
Кофе. Нужно хотя бы допить кофе, и тогда ритуал можно считать законченным…
– Я тебе покажу, как мне тут одной!
– Осторожно! – воскликнула я, когда девочка, разломав гвоздики, ударила кирпичную стену с мемориалом – и тут же взвизгнула от боли.
Стаканчик пришлось оставить на скамейке. Я подбежала к ней, плачущей, прижимающей к себе опухающую кисть. Больно было, наверное, ужасно.