Еще раз. Могила друга. Костя его вроде звали? Не суть. Наверняка Вера туда потом еще не раз приходила. Если кто-то наблюдал за ней, то быстро сообразил, куда Тёму закапывать – точнее, устраивать видимость могилы. А там и на работу брать можно. Только вот как устроить, чтобы ее точно взяли? И как сделать так, чтобы она могилу Тёмы увидела?
По всему выходит, это должен быть кто-то из администрации кладбища. Такому человеку и замок ее вскрыть проще простого. Даже подгадывать не надо, когда ее нет дома.
Фрося открыла недовольная, но заметно отдохнувшая. Лицо было гладким, выспавшимся, волосы блестели.
– Маленькая моя! – начала она с порога.
– Тише, она спит.
Но Фрося не послушала. Она нетерпеливо забрала Милану, и та снова захныкала.
– Маленькая моя, крошечка! – Голос звучал слишком высоко. Я поморщился. Веру, видно, наслушался – она всегда говорит тихо, с ровными интонациями. – Папа тебя простудил. Ах, этот нехороший папа!
Я поставил рюкзак с вещами Миланы на пороге.
– На связи. Пока, Милаша!
– Антон! – Фрося набрала в грудь воздуха, чтобы еще что-то сказать, но я уже захлопнул дверь.
И только оставшись в полутемном коридоре с затхлым запахом, ощутил, как сильно устал за последние дни. Прав был Ромашка – моложе мы не становимся. А кое-кто и сноровку теряет.
Я зашагал по лестнице обратно. В голове было пусто. Сил еще что-то анализировать не было. Я вышел во двор-колодец, проверил время. Восемь тридцать. Ванька будет с минуты на минуту. Возьму его, и поедем. Веру еще надо подбросить на кладбище. У нее же там работа.
Я остановился. То, что все это время скреблось в мозгу, вдруг предстало кристально четко. Вера сидела на скамейке – угрюмая, с растрепанным хвостиком. У ног ее стоял рюкзак, на коленях лежал телефон. Видимо, зазвонил, потому что она поднесла его к уху. Поднявшийся ветер донес до меня обрывки слов:
– Да, Игорь Алексеевич… Сегодня уже возвращаюсь.
Не говори ему!
Но я не успел этого сказать. И крикнуть не успел.
Вдалеке что-то глухо, очень знакомо хлопнуло. Правый бок мне пронзили одновременно тысячи горячих иголок. Рука сама дернулась туда, где жгло – с каждой секундой все сильнее. Кофта стала липкая. Я опустил глаза на окровавленную ладонь.
Ну вот и все.
Я часто приходила на могилу Кости. Мне не нравилось в ней все: от расположения – кто добровольно выберет место у стены? – до памятника, на котором кроме имени были выбиты только даты рождения и смерти. Ни фотографии, ни эпитафии. Да и камень был самый обычный, блекло-серый. У подножия стояла черная фоторамка. Костя на ней выглядел сущим школьником: в белой рубашке, еще без пирсинга и косой челки, улыбчивый и наивный.
Я останавливалась у голубой оградки, не решаясь зайти. Цветы тоже не приносила – боялась, что заметит мама Кости. А еще я боялась, что кто-то подойдет и скажет: «Как не стыдно! Он тут из-за тебя лежит, а тебе хватает наглости!..»
Но никто не подходил. Я старалась долго не задерживаться. Плакала редко – все больше мысленно разговаривала с Костей. Просила передать весточку Лестеру.
– А я тебя уже видел, – задумчиво произнес кто-то за спиной.
Я обернулась. На дворе стоял июнь, но мужчина напротив был в застегнутом на молнию спортивном костюме, седой, с крепким пивным животом и кого-то смутно мне напоминал.
– Здравствуйте.
Судя по массивному золотому кресту, переливающемуся в солнечных лучах, это был местный священник. Тут я вспомнила, когда его видела: в день, когда разыграла для Эдгара представление под названием «бедная одинокая девочка», он чуть мне все не испортил. Еще заставил памятник платочком протирать.
– Друг твой? – спросил священник, кивнув седой головой в сторону памятника.
Глаза у него были бледно-голубые, морщины лучиками расходились от тяжелых век.
– Да.
– Да приберет Господь его душу и простит ему все прегрешения! – Священник перекрестился правой рукой, и на тыльной стороне ладони мелькнули маленькие белые шрамы. Мягкую «е» он выговаривал как «э» – «прибэрет», «прэгрешения». – Ты ему скорбью не поможешь.
Я тихо усмехнулась:
– Я уже никак ему не помогу. Разве что могилу буду украшать время от времени.
– Украшать могилу? – Взгляд священника сделался внимательнее. – А ты умеешь?
Я пожала плечами:
– Наверное. Было бы желание.