– Всякий знает, красное-то желе дольше держит форму, – хрипло заявила Молли, выкатив безумные глаза и обнажив зеленые десны.
– Дай мне свою челюсть, – сказала Тилли.
Мать намертво стиснула зубы. Тилли прижала руки Молли к груди, лишив ее возможности отбиваться, а потом зажала ей нос. В конце концов старухе пришлось открыть рот, чтобы вдохнуть. Тилли поддела вставную челюсть ложкой, вынула и бросила в банку с нашатырем. Молли верещала и колотила по воде руками до изнеможения, потом затихла. Пока мать отмокала в ванне, Молли сняла грязное постельное белье и вытащила матрасы на траву прожариться под солнцем.
Уложив иссохшее тело матери в кровать, Тилли принялась поить ее с ложечки сладким чаем, не переставая разговаривать. Молли грубила, огрызалась, несла чепуху, но, по крайней мере, отвечала. Затем она уснула. Тилли вычистила печь, набрала в саду сухих веток для растопки и развела огонь. Дым устремился вверх по трубе; опоссум, устроившийся на крыше, затопотал по балкам. Тилли настежь открыла все окна и двери и начала выбрасывать ненужные вещи. На улицу полетела древняя швейная машинка, побитый молью манекен, уже непригодное устройство для отжима белья, старые газеты, коробки, грязные занавески, вытертые половики, кушетка вместе с колченогими стульями, сломанный стол, пустые консервные жестянки и стеклянные бутылки. Вскоре вокруг небольшого домика выросли груды рухляди.
Когда Молли проснулась, Тилли провела ее через двор в уборную, где усадила на стульчак. Она спустила панталоны матери на щиколотки, подол ночной рубашки заткнула под кофту, а руки привязала поясом от халата к двери уборной, чтобы старухе не вздумалось уйти. Молли кричала до тех пор, пока не охрипла. Тилли разогрела консервированный томатный суп, посадила мать на солнышко (теперь на ней была надета рубаха, митенки, чепец, носки и тапки, а сверху для тепла – одеяло) и стала ее кормить. Все это время Чокнутая Молли болтала без умолку. По окончании трапезы Тилли вытерла перепачканный рот матери и спросила:
– Тебе понравилось?
– Да, благодарю, нам все пришлось по вкусу, – церемонно ответила та и одарила милостивой улыбкой воображаемых участников банкета, после чего извергла содержимое желудка прямо на странную незнакомку, которая – Молли это поняла! – хотела ее отравить.
Тилли опять стояла на веранде; ветер прижимал брюки к ее стройным ногам. Снизу кольцами поднимался пар – он шел из котла во дворе Максуини. Приезжие считали ржавые железнодорожные вагоны и щербатые фургоны у подножия холма частью свалки, однако в этих сооружениях обитало семейство Максуини. Эдвард Максуини, городской золотарь, славился умением вычистить любую уборную и выгребную яму в Дангатаре в самую темную и ненастную ночь, не пролив ни капли. Днем он занимался доставкой вещей и разъезжал по улицам на своей телеге вместе с сыном Барни и кучей ребятишек на задке.
В детстве Миртл часто наблюдала, как играют отпрыски Максуини: старший сын, на пару лет моложе ее самой, три девочки и «малость недоделанный» Барни – горбун с кривой шеей, который к тому же подволакивал ногу.
Город нежился в ярких лучах утреннего солнца. Вокзал, площадь и серебристый элеватор располагались вдоль железнодорожных путей, дугой отгораживавших от реки здания, похожие на россыпь веснушек вокруг носа. Речка в Дангатаре всегда была неглубокой и ленивой, берега ее заросли ивами и рогозом, над водой звенели тучи москитов. Первопоселенцы Дангатара не стали осушать заливную пойму у излучины реки, и теперь это место превратилось в парк с городским клубом в центре. На восточной окраине города стоял низкий, разбухший от сырости коттедж супругов Олменак, через дорогу – их же аптека. На западе располагалась школа, в которой с незапамятных времен учила детей Пруденс Димм.
Главная дорога повторяла изгиб парка, отделяя его от делового квартала. Полицейский участок находился восточнее, на полпути между кладбищем и границей города, тоже у дороги. Машин тут проезжало немного; на обочине стояли несколько магазинчиков, аптека, привокзальный отель, а далее – «Коммерческие товары. А. и М. Пратт», универсам, где продавалось все, что угодно. Почтамт, банк и телефонная станция занимали следующее здание, а в последней, самой западной постройке разместились Совет графства и библиотека. Территорию жилых домов, рассыпанных позади коммерческого квартала, делила надвое узкая дорожка, посыпанная гравием, – она вела к стадиону с овальным футбольным полем[1].
1
Поле для игры в австралийский футбол имеет вид овала размерами 185 м в длину и 155 м в ширину (допускаются небольшие отклонения). –